Последними словами, которые я сказала ему, были: «Я засыпаю».

Я встретила Дэйва Голдберга летом 1996 года, когда переехала в Лос-Анджелес и общий друг пригласил нас обоих пообедать у него и посмотреть кино. Как только фильм начался, я тут же заснула, положив голову на плечо Дэйву. Он любил всем рассказывать, что подумал тогда, будто я хочу его соблазнить, и только потом выяснил, что «Шерил засыпает где угодно и на ком угодно».

Дэйв стал моим лучшим другом, и я начала чувствовать себя в Лос-Анджелесе как дома. Он познакомил меня с интересными людьми, показал маленькие улочки, по которым можно объезжать пробки, и заботился о том, чтобы мне было чем заняться в выходные и праздники. Он научил меня пользоваться интернетом и дал послушать музыку, которой я никогда раньше не слышала. Когда я рассталась со своим парнем, Дэйв всегда был рядом, чтобы утешить меня, несмотря на то что мой бывший служил когда-то в отряде «морских котиков» и не ложился спать без заряженного пистолета под кроватью.

Дэйв всегда говорил, что, когда он встретил меня, это была любовь с первого взгляда, но ему пришлось долго ждать, пока я «достаточно поумнею, чтобы отказаться от этих неудачников» и начну встречаться с ним. Дэйв всегда был на несколько шагов впереди меня. Но со временем я его догоняла. Через шесть с половиной лет после того фильма мы отправились в недельное совместное путешествие и очень нервничали, потому что понимали, что это либо поднимет наши отношения на новый уровень, либо разрушит прекрасную дружбу. Еще через год мы поженились.

Дэйв был моей каменной стеной. Когда я психовала, он оставался спокоен. Когда я переживала, он говорил, что все будет хорошо. Когда я не знала, что делать, он помогал мне во всем разобраться. Как и у всех женатых пар, в наших отношениях были свои взлеты и падения. И тем не менее благодаря Дэйву я узнала, каково это, когда тебя понимают, искренне поддерживают и глубоко и преданно любят. Я думала, что проведу остаток жизни, положив голову ему на плечо.

Со дня нашей свадьбы прошло одиннадцать лет, когда мы поехали в Мексику, чтобы отметить пятидесятилетие нашего друга Фила Дойча. Дети остались в Калифорнии с моими родителями, и мы с Дэйвом с удовольствием предвкушали выходные только для взрослых. Днем в пятницу мы отдыхали у бассейна, играя на iPad в «Колонизаторов». В кои-то веки я выигрывала, но тут меня стало клонить в сон. Я поняла, что усталость все равно не даст мне победить, и призналась: «Я засыпаю». Свернулась калачиком и уснула. В 15:41 кто-то сфотографировал Дэйва с iPad в руках, сидящего рядом со своим братом Робом и Филом. Я сплю на подушке на полу перед ними. Дэйв улыбается.

Когда больше чем через час я проснулась, Дэйва уже не было в его кресле. Я подумала, что он, как и собирался, отправился в спортзал, и пошла с друзьями поплавать. Когда я вернулась в нашу комнату, чтобы принять душ, его там не было; я удивилась, но не обеспокоилась. Оделась к обеду, проверила почту и позвонила детям. Cын был расстроен, потому что они с приятелем расшалились на детской площадке, залезли на забор и порвали кеды. Он признался мне в этом со слезами. Я похвалила его за честность и сказала, что мы с папой обсудим, какая часть его карманных денег пойдет на покупку новой пары кед. Но наш четвероклассник не желал пребывать в неизвестности и требовал, чтобы я решила это сейчас же. Я сказала ему, что такие решения мы с папой должны принимать совместно, поэтому ему придется подождать до завтра.

Выйдя из комнаты, я спустилась вниз. Дэйва там не было. Я пошла на пляж, где находились все остальные. Увидев, что и там его нет, я ощутила приступ паники. Что-то было не так. Я крикнула Робу и его жене Лесли: «Дэйва нигде нет!» После небольшой паузы Лесли закричала мне в ответ: «Где здесь спортзал?» Я показала на лестницу неподалеку, и мы побежали туда. Я до сих пор помню, как при этих словах у меня перехватило дыхание и мышцы свело судорогой. С тех пор мое сердце начинает бешено колотиться, стоит кому-то спросить: «Где здесь спортзал?»

Мы нашли Дэйва на полу, рядом с завалившимся эллиптическим тренажером; его лицо слегка посинело, под головой растеклась небольшая лужа крови. В ужасе мы все вскрикнули. Я начала делать ему искусственное дыхание. Меня сменил Роб. Потом пришел врач и сменил его.

Поездка в «скорой» была самым длинным получасом в моей жизни. Дэйв на носилках сзади. Склонившийся над ним врач. Я на переднем сиденье, куда они заставили меня сесть, рыдаю и умоляю доктора сказать мне, жив ли Дэйв. Как же далеко больница и как мало машин уступают нам дорогу! Наконец мы приехали, и они увезли его за тяжелую деревянную дверь, не пустив меня туда. Я села прямо на пол, а Марне Левин, жена Фила и одна из моих самых близких подруг, обнимала меня.

Мне показалось, что миновала вечность, прежде чем меня пригласили в маленький кабинет. Вошел врач и сел за стол. Я поняла, что это значит. Потом он ушел, вместо него появился друг Фила, он поцеловал в щеку и произнес: «Мои соболезнования». Эти слова и дежурный поцелуй как будто открыли мне будущее. Я поняла, что так будет повторяться еще много раз.

Кто-то спросил, хочу ли я попрощаться с Дэйвом. Я захотела – и потом не могла уйти. Мне казалось, что, если я останусь в этой комнате и буду обнимать его, если я не отпущу его, этот кошмар закончится. Когда брат Дэйва Роб, сам совершенно потрясенный, сказал, что пора идти, я сделала несколько шагов, а потом развернулась, бросилась назад и изо всех сил вцепилась в Дэйва. В конце концов Роб осторожно оторвал меня от его тела. Марне вела меня по длинному белому коридору, обняв за талию и не давая побежать обратно в ту комнату.

И так началась моя другая жизнь. Это была – и есть – жизнь, которую я никогда не выбрала бы по своей воле, жизнь, к которой я была совершенно не готова. Такое невозможно представить. Сказать детям, что их отец умер. Слышать, как мои собственные рыдания сливаются с их. Похороны. Речи, в которых люди говорят о Дэйве в прошедшем времени. Мой дом, полный знакомых лиц, и люди подходят ко мне один за другим, целуют в щеку и говорят все те же слова: «Мои соболезнования».

Когда мы приехали на кладбище, мои дети вышли из машины и рухнули на землю, не в состоянии сделать ни шагу. Я тоже опустилась на траву и обнимала их, плачущих. Подошли их кузены и тоже легли рядом с нами, и так мы лежали вместе, всхлипывая, а взрослые столпились вокруг, тщетно пытаясь хоть как-то успокоить детей.

Поэзия, философия и физика учат нас, что в разные моменты мы ощущаем протяженность времени по-разному. Тогда время невозможно замедлилось. День за днем дети плакали. Когда плач прекращался, я тревожно наблюдала за ними, ожидая следующего раза, когда их придется успокаивать. Мой собственный плач – чаще беззвучный, но порой прорывавшийся наружу – заполнял все остальное пространство. Я оказалась в пустоте – в бесконечной пустоте, которая поселилась в сердце, в легких и не давала ни думать, ни даже дышать.