Пó небу фигня летала

серебристого металла,

потому как в наши дни

много всяческой фигни.

Частушка

Откуда же эта печаль, Диотима?

Б. Пастернак. Лето

Описанные в романе события и персонажи — плод вымысла автора,

любые совпадения с реальностью случайны.

Можно просто посмеяться — почему бы и нет? — а можно посмотреть правде в глаза.

Я посмотрел. Для начала в глаза себе. Давно был знаком с этим парнем, он казался мне славным малым. Хотя не стоит преувеличивать: таким, как все, кого несет по кочкам кажущаяся легкость бытия. В ангелы не годился, даже если кое на что закрыть глаза, да и кастинги в райских кущах давно уже не проводятся. Что с ним случилось? Хороший вопрос!.. Может быть, перебрал бессмысленности бытия, а это, утверждают доктора, несовместимо с жизнью. А может, слишком остро чувствовал, не догадывался, чудак, что близко к человеку подходить не стоит, вот и обожгло. И все бы ничего, только ожоговые центры таких пациентов не берут, говорят, нечем лечить… Впрочем, вряд ли, все это домыслы! Особой сентиментальностью он не отличался и ковырять в себе гвоздиком был не любитель. Обычный малый, каких тринадцать на дюжину, и звали его…

В зеркале над раковиной отразилась моя кривенькая ухмылычка.

… — Ганс Христиан Андерсен!.. Шучу! Но рассказывать сказки я тоже мастак. В основном себе. Многие из тех немногих, кто все еще настаивает на принадлежности к интеллигентам, развлекаются этой игрой, пока однажды не обнаруживают, что тело пережило своего хозяина. Пьеска закончилась, иллюзии поистрепались, а занавес все никак не падает. Такое бывает… если не сказать, что только такое и бывает. Не всем удается умереть, прежде чем появится привычка жить в силу привычки. Прости их, Господи, ибо не знают они, что творят, сомневаясь по слабости веры, что знал Ты, что сотворил!..

Вода из крана текла до противного теплая. Я набрал ее в пригоршни и плеснул себе в лицо, растер по небритому подбородку и щекам. Пошлепал босыми ногами в гостиную и, как был голым, упал в застеленное полотенцем кресло. Ночь, написал бы борзописец, давно вступила в свои права, но духота стояла невыносимая. Висевшая в застойном воздухе гарь доставала до кишок, и никто не знал, когда это кончится. Гидрометцентр обещал близкие дожди, мол, они и потушат обложившие город огнем торфяники, но ему давно никто не верил.

Мобильник лежал на журнальном столике, я прислонил его к уху. Нюська мерно дышала в трубку.

— Извини, дорогая, отвлекся!

Если она и слышала, то не обратила на мои слова внимания. Продолжала говорить, словно после запятой, будто и не было в нашем затянувшемся разговоре паузы. А ведь могла бы поинтересоваться, что знойной августовской ночью делает муж в пустой квартире и так ли уж она пуста. Но нет, голос звучал убаюкивающе ровно и слова Ню выбирала какие-то до боли знакомые. Между тем пейзаж за распахнутым в Москву окном преобразился, в просвет между облаками декорацией к мыльной опере выглянула луна. Огромная, рукой, казалось, дотянешься, но чувство это было ложным, как и многие из тех, что люди себе приписывают. Прямых обвинений в духе Нюрнбергского процесса Нюська не выдвигала, но как-то так получалось, что жизнь испоганить я ей все-таки сумел. Час был поздний, спорить не хотелось, да и какой смысл препираться, если нет возможности затащить в качестве аргумента жену в постель? Согласно опубликованной ООН статистики, подавляющее большинство выяснений отношений заканчиваются сексом, и я сильно подозреваю, что для этого они, собственно, и начинаются. Что могли мы сказать друг другу? За долгую совместную жизнь над «i» было поставлено столько точек, что остались только восклицательные знаки. Ну и несколько вопросительных, на случай если вдруг заговорим о погоде.

Прервать Ню на полуслове не позволяло воспитание, оставалось включить поганый ящик. И сделал я это, как оказалось, очень вовремя! Во всю ширину плазменного экрана по Тверской несли плакаты: «Требуем отмены третьего закона Ньютона!» и «Только вместе мы одолеем энтропию!» Я, правда, предлагал заклеймить позором еще и Гей-Люссака — как не крути, а он гей, — но лидеры прокремлевской молодежной организации на такое не решились. То ли вспомнили про пресловутую политкорректность, то ли, что вернее, не позволили старшие товарищи по партии. Хотя сами ставили передо мной задачу сплотить молодежь и одновременно отвлечь ее от политики. Феликс, он с ними вась-вась, так прямо и сказал: в верхах считают, пора готовить смену! Старшее поколение уйдет, а привычка любить власть и коллективно радоваться останется. Хаксли и Замятина те, кто у руля, естественно, не читали, но понимали, если попытка строительства коммунизма была утопией, то современная Россия — это классическая антиутопия в духе Оруэлла. Ну а мне что, мне до их возни дела нет, я в области креатива профессионал. Сказали что-нибудь эдакое предложить, я марш протеста против несправедливых физических законов и придумал! Как говорится: прокукарекал, а там хоть не рассветай. Но до того, чтобы нацепить на рукава повязки с местоимением «Мы», юные недоумки дошли своими мозгами, если, в чем я сомневаюсь, таковые наличествуют.

Смотрел, как они гордо вышагивают, и думал, что этот сюжет в федеральных новостях — моя личная победа, но ничего даже отдаленно напоминающего радость не испытывал. И вообще, чувствовал себя опустошенным и изломанным, сплошь состоящим из углов, как будто сошел с картины шутника Малевича. Нюське о полагающемся гонораре за реализованную идею говорить не стал, хотя стоило бы, наверное, сказать ей что-нибудь приятное. Да и вообще что-нибудь сказать, прежде чем она бросила трубку.

Пришлось вставать и тащиться на кухню за бутылкой. Не потому, что алкоголик, — поговорив с моей женой, даже мать Тереза потянулась бы к стакану. Не поздравлял себя с успехом и не скорбел, просто выпил граммов пятьдесят, и все. На дне еще оставалось немного водки, но больше не хотелось. Душно было, как бывает перед грозой. Из распахнутого окна тянуло жаром, словно из двери сауны. Лето выдалось тягостным, и не только из-за бьющего все рекорды пекла. Трудно было отделаться от ощущения нереальности происходящего. Город погрузился в серую мглу и напоминал бы старушку Англию, если бы не першение в горле и привкус гари на губах. От нее не было спасения. Набившись в соты тысяч и тысяч квартир, она заползала во все щели, угрожающе шевелилась по углам. Удушливое, налитое по крыши домов марево колыхалось в лабиринте зачумленных улиц. Люди спали голыми, потому что не могли снять кожу. На волглые простыни струились потоки липкого пота, так что чудилось, будто по телу кто-то ползает. Народ дурел от набитой под крышку черепа ватной невнятности. Хотелось куда-то бежать, спрятаться от зноя и от себя, хотелось порвать в клочья подступивший вплотную морок. Грозы хотелось, очищающего душу ливня, ожидание его было хуже всякой пытки, хотелось… да что там скрывать, хотелось начать жить с чистого листа…