День, так круто изменивший впоследствии судьбу Антона Качалина, командира экипажа российского вертолета, запомнился ему тем, что он насмерть поссорился с Элис Петерсон, канадской тележурналисткой.

А произошло это так.

Четвертый месяц Качалин со своим тюменским экипажем летал в глубь зеленого континента. Русские пилоты перебрасывали на мощных винтокрылых машинах конструктора Миля продукты питания, одежду, одеяла, медикаменты в отдаленные лагеря беженцев, разбросанные там и сям по джунглям. Маленькая уютная страна в экваториальной Африке терпела неслыханные лишения, раздираемая внутренними противоречиями. Вожаки двух самых многочисленных племен не поделили власть в стране, положив начало жестокой междоусобной бойне, от которой больше всего страдали мирные жители, аборигены этих мест. Боевые действия вытеснили их из деревень, лишили крова и пищи. На помощь пришли международные гуманитарные организации, чтобы старики, женщины и дети не вымерли от повальных болезней и голода. Мужское же взрослое население преимущественно находилось под ружьем — попеременно то на одной, то на другой стороне. Российские вертолеты, зафрахтованные западноевропейской фирмой, работавшей под эгидой ООН, неустанно кружили в небе Африки. Это была очень трудная работа: пилоты не могли свыкнуться с изнуряющей жарой, духотой, постоянной влажностью, от которой не было спасения. С самого первого дня Антона не оставляло постоянное ощущение железной печки, раскаленной до малинового жара, которая словно находилась внутри него самого. Сущая пытка, но выбора не было — именно в таких условиях приходилось работать, соблюдая все пункты подписанного контракта.

В тот памятный четверг погода стояла самая что ни на есть летная: со слабым ветерком с океана и легкими перышками облаков в белесом от зноя небе. Борт Качалина опять загрузили под завязку многочисленными ящиками, бочками, мешками с мукой. Качалин оформил необходимые бумаги в здании аэропорта и заторопился на летное поле.

«Вертушки» жались к краю аэродрома, ближе к океану. Оттуда временами наносило йодистым запахом водорослей, высыхающих на солнце после отлива. Качалин деловым шагом занятого неотложными делами человека направлялся к загруженному борту. Как раз в эту минуту с центральной взлетно-посадочной полосы поднимался казавшийся неуклюжим огромный «боинг». Утренний плотный воздух дрожал от грохота мощных двигателей, работающих на взлетном пределе. Антон невольно замедлил шаг, вглядываясь сощуренными глазами в ясную синеву с впечатанным силуэтом взлетающего лайнера. Через каких-то пять часов «боинг» достигнет Европы — желанной, благословенной земли, где нет войны, установился бархатный сезон, на желтых пляжах прогуливаются загорелые девушки, а вода утром так прохладна и чиста… Счастливчики! Антон усмехнулся крамольной мысли: он не отказался бы сейчас от полета в Европу, чтобы в собственное удовольствие поплескаться средиземноморской водичкой. Увы, увы, коли и суждено такому случиться, то совсем не скоро. Но уж если смотреть правде в глаза, в нынешней жизни вряд ли такое вообще возможно.

Навстречу Качалину спешил взволнованный бортмеханик Володя. Когда он гневался, огромный кадык на тонкой мальчишеской шее просто ходуном ходил, а слова с трудом продирались из осипшего горла. В то утро, увидев парня, Качалин сразу догадался, что на стоянке за время его короткого отсутствия что-то случилось. Он не любил ЧП накануне вылета.

— Ну, в чем дело, выкладывай, — поторопил Антон механика, выпучившего зенки, как вытащенная на берег рыба. — Опять проблемы с горючкой? — Качалин знал, что уже несколько раз им пытались залить в баки некондиционное топливо, на что Володя реагировал отчаянными гневными всплесками.

— Да нет, горючка в норме, — отмахнулся Володя, и лицо его приняло скорбное выражение, будто он только что узнал о кончине близкого друга. — Там другое…

— Да телись ты наконец! — рассердился, не выдержав, Качалин.

— Короче, командир, пока тебя не было, у нас один бабец объявился, прямо террористка какая-то! Прет буром, машет перед мордой бумаженцией с печатью, толмачит, что полетит с нами. Я не пускал, конечно, стоял насмерть, но она уже врукопашную лезет, как приговоренная, зараза!

— Кто такая? — нахмурился Качалин.

— Ничего из себя, аккуратненькая, но не в моем вкусе. Ты знаешь, командир, у меня с английским пока туговато, но я понял, что она журналистка. Я видел видеокамеру и кой-какие манатки. Эта дурочка доказывает, мол, позарез в джунгли надо. Я ей пытался втолковать, что, будь у нас запас веса, мы бы лучше лишний мешок муки бросили. Но она упертая, орет: «Зови капитана!» Да вон она, легка на помине, зараза! Ишь, распустила паруса… — Володя обиженно засопел и отвернулся от приближающейся возмутительницы спокойствия, предоставив командиру самому уладить щекотливую ситуацию.

Командиру совсем не хотелось объясняться с посторонним человеком, не имеющим отношения к их полетному заданию, но раз уж настырная журналистка спешила к ним, Качалин повернулся в сторону, указанную Володей.

До незнакомки оставалось шагов пять. Сказать, что она сразу поразила Антона своим видом — значит — солгать. Ничего примечательного в ней не было. Тоненькая (все они нынче на диетах помешались), среднего роста (явно не играла за баскетбольную команду университета), в потрепанных джинсах, больше пригодных для работы в автомастерской, но зато в ослепительной белизны блузке, под которой четко угадывались горячие вулканчики. За спиной у журналистки, Володя не ошибся, болтались скромные, судя по объему сумки, вещички и свисала зачехленная профессиональная видеокамера на ремне. «Чего ей дома-то не сидится? — без всякого раздражения подумал Качалин. — Растила бы детей, мужу обеды варила, упрямица».

Журналистка подошла к пилотам и, даже не взглянув на взъерошенного бортмеханика, сразу с места в карьер напустилась на Качалина, безошибочно определив в нем старшего.

— Послушайте, капитан! — разгневанно зачастила она на английском. — Так по-хамски, как ваш помощник, со мной еще никто не обходился! Представляете, этот человек не пустил меня на борт! — Она мотнула головой в сторону отвернувшегося Володи. — Капитан, вы можете мне ответить, за что он так ненавидит женщин?

— Ну, я бы этого не сказал, — отозвался Качалин, беззастенчиво разгадывая девушку. Лицо свежее, загорелое, но первая, не случайная морщинка уже появилась на шее, значит, ей около тридцати. Глаза синие, глубокие, черт поймет, что там упрятано — в бездонном омуте. Однако не увертливые, смелые глаза, хотя за их дымкой угадывалась какая-то тайна, может, и печаль.

Он дал слабинку, не отказал ей сразу и резко, она, конечно, почуяла проснувшийся к ней интерес и вдруг улыбнулась Антону загадочно и маняще, как бы приглашая его окунуться в ту бездну, которая таилась в ее взгляде.

Этим странным намеком — а искра между ними все-таки проскочила, хотя и не очень большого накала — журналистка все и испортила. Потому что после призывной улыбки Антон решил: задобрить хочет, заманить. А когда прилетят на место, сразу и убежит, не попрощается, не вспомнит. Антон — мужик жизнью битый и не однажды, все эти дамские прикольчики давно уже его раздражают. Лучше бы уж она продолжала ругаться, во всяком случае, выглядела бы искренней. Наверное, командир смог бы как-то пристроить миниатюрную журналистку, но теперь все в нем воспротивилось, восстало против такого решения. Он видел перед собой обыкновенную хитрую лису, повиливающую длинным рыжим хвостом, переменчивую, ненадежную.