Талант — единственная новость, которая всегда нова.

Борис Пастернак, «Актриса»

2007 год. Квартира в Леонтьевском переулке.

— Чай, кофе? — слышу я из уст хозяйки после приветствий.

— А может, сразу потанцуем? — И обе хохочем в полный голос.

— Опять цветы? — Голос становится строгим, но… кокетливый прищур раскосых глаз, свойственный только этой уникальной актрисе, выдает ее настроение. Многие пробовали повторить. Ничего не получалось.

— Мои любимые! Кто придумал, что желтый цвет к измене?

— К деньгам, Татьяна Ивановна!

— Что-что, а деньги в этом доме надолго не задерживаются. Вы же знаете, что я транжира. Хотя… никогда не покупала вещей только из-за их ценности. В основном мне нравились тряпочки, а не бриллианты и антикварная мебель. У меня и муж точно такой же. Однажды я ему сказала: «Давай хоть что-то соберем на черный день». А он ответил: «Завтра черный, сегодня черный. Не пойдет!» Так и живем. Без накоплений.

И опять хохот. До слез.

В этом доме так принято. И хохотать, и работать, и поить чаем, и кормить обедом — ужином в гостиной за большим овальным столом, накрытым обязательно белой накрахмаленной скатертью, и подкалывать друг друга, и иронизировать над собой…

— Татьяна Ивановна, я же все-таки работать пришла…

— И что? Вы торопитесь?

— Я-то нет, но вот ваше время…

— Оно вам дорого, я понимаю, но с плюшками веселее разговаривать.

Последнее раздается уже из кухни.

Хозяйка, народная артистка СССР Татьяна Ивановна Шмыга, бегает из кухни в гостиную и обратно. Справедливости ради нужно сказать, что ходить Татьяна Ивановна не умела. Потому что всегда бежала. Я удивлялась этой фантастической особенности актрисы. И пальму первенства отдавала ей — и даже не пыталась угнаться за ней ни в свои 25, ни в 30, ни в 40…

Так и в тот день. На мои робкие попытки предложить помощь в сервировке стола Татьяна Ивановна ТАК на меня посмотрела, что я сразу уткнулась в свою сумку, методично вытаскивая из нее диктофон, блокнот, ручку…

— А сигареты забыли… Или вы больше не курите? — Звонкий колокольчик перемежался со стуком каблучков.

— Потерплю. — И обе опять хохочем в полный голос.

Татьяна Ивановна не переносила табачный дым, и вовсе не потому, что ханжа. У нее была аллергия, и все, кто приходил в этот уютный дом, знали об этом. И старались не курить. Уж если совсем было невмоготу — отправлялись на лестничную площадку, реже уходили в кабинет «ее любимого Кремера» — мужа актрисы, композитора и дирижера Анатолия Львовича Кремера.

— И о чем будем разговаривать? — Звонкий голос вывел меня из раздумий.

— О любви, Татьяна Ивановна!

— О любви? — И веселые чертенята уже запрыгали в глазах актрисы.

Прошел час, другой, третий…

Заготовленные вопросы так и остались незаданными. Я не могла оторвать глаз от этой солнечной женщины и думала только об одном: ох, врут все справочники и энциклопедии, где указан возраст актрисы.

И каждый ее выход на сцену — вызов театральным энциклопедиям, вызов всем постаревшим современникам, которые, не веря глазам своим, рассматривают в бинокли ее стройные ноги на высоких каблуках, ее женственную фигуру, легко и задорно танцующую на сцене, стремительную походку, прямую спину и слышат ее молодой, звонкий голос.

Актриса возвращает им молодость — ведь на сцене та же молодая и привлекательная Шмыга, от красоты которой мужчины теряли головы. И сегодня уже их дети влюбляются в загадочную актрису. Никто не знает, сколько ей лет, да и надо ли это? Ведь женщине столько лет, на сколько она себя ощущает.

— Почему вы так на меня смотрите? — Татьяна Ивановна возвращает меня с небес на грешную землю. — Бабушка впала в детство?

Интервью пришлось прервать. От смеха я не могла вымолвить ни слова, слезы катились из глаз.

— Я действительно чувствую себя молодой. И мне иногда кажется странным, когда подходят женщины и говорят, что в юности пересмотрели все мои спектакли. Правда, выглядят они при этом так, словно в их юность меня еще на свете не было.

— Татьяна Ивановна! — В гостиной появился «ее любимый Кремер». — Вы зачем девушку до слез довели? — А в глазах такие же веселые чертенята, что и у жены…

Занавес, господа! — как сказали бы в театре. Я «уползла» курить на лестничную площадку.

Здесь память разворачивает одну из страничек моей жизни. Вот я листаю семейные альбомы Татьяны Шмыги, рассматриваю фотографии: маленькая девочка на руках у родителей. Тане три годика. Таня — школьница, студентка, актриса Театра оперетты. Умницы фотографы запечатлели актрису дома, на отдыхе, на репетициях, в театре, на сцене…

Передо мной — вся жизнь обыкновенной московской девчонки, волею судьбы и благодаря собственному таланту ставшей первой леди оперетты.

Пройдут годы, и некоторые из этих фотографий исчезнут бесследно: квартиру, где жила актриса, зальют соседи.

Останется память…

Она же услужливо переносит меня на много лет назад. Было мне тогда лет пятнадцать, и у меня был блат в Театре оперетты. Стоит ли говорить о том, что я практически не вылезала оттуда и больше всего любила смотреть спектакли с участием Татьяны Шмыги.

Для меня само имя актрисы было окутано тайной. Мне не могло и в голову прийти, что я когда-нибудь встречу ее за кулисами театра, на улице, в магазине.

И вдруг однажды…

Я слышу «тук-тук-тук…» (Позже узнаю, что коллеги узнавали ее даже по походке.) Она не идет, а бежит мне навстречу. Еще секунда — и я увижу ее милое лицо, оно почти без грима, ее глаза, ее загадочную улыбку. От неожиданности медленно вжимаюсь в стену… И слышу неповторимое:

— Здравствуйте!

Тогда я и представить себе не могла, что пройдут годы и судьба преподнесет мне поистине царский подарок. Татьяна Ивановна Шмыга прочно войдет в мою жизнь. Ну никак не могла я себе представить, что после одного — моего самого первого с ней интервью, работая над которым мы чуть было не рассорились, — последует второе, третье… Будут ее новые премьеры и мои приходы к ней в уютную квартиру в самом центре Москвы. Когда по какому-нибудь поводу, а когда и просто так. И будут обеды в ее уютной гостиной, и поздние ужины.

Однажды, когда ее муж Анатолий Львович Кремер придет домой после спектакля в Театре сатиры — в то время он был главным дирижером и музыкальным руководителем этого театра, — Татьяна Ивановна накроет на стол. И, перехватив мой недоуменный взгляд (часы показывали половину двенадцатого), она рассмеется:

— Привыкайте! Мы ужинаем всегда ночью. А спать ложимся под утро, потому что Анатолий Львович очень любит начать разговор о творчестве лишь в половине второго ночи.