Леонид Таубес

Дом на Ленинской

Инфраструктура

До войны в доме располагался Белкондитертрест, поэтому его по старой памяти называли трестовским. Система коридорная. Вода и канализация была только в двух крайних квартирах (там, где раньше были туалеты). Для всех остальных была водоразборная колонка метрах в двадцати от дома (там же брали воду жители всех окрестных одноэтажных домов), а общественная уборная (Высоцкий всегда точен в выборе слов) была во дворе метрах в 50 от дома. Обычная архитектура – внизу яма, вверху доски с дырками, отдельно женское и мужское отделение, каждое на три места. Время от времени приезжала ассенизационная машина (говновоз), в яму опускали толстый гофрированный рукав и говно откачивали. При этом в радиусе 50 метров дышать носом было невозможно. Отопление печное, во дворе были дровяные сараи. Время было голодное, поэтому за сараями (там сейчас Дом Учителя) было выделено место для огородов. У нас тоже было две грядки. Там росли лук, укроп, салат, тмин, морковка, свекла и немного ранней картошки. А еще отцу на работе выделили участок за городом (в Курасовщине), где он сажал картошку. В сараях были погреба. Почти все держали в сарае свиней, некоторые кроликов.

Наша квартира

Наша квартира находилась на третьем этаже почти в конце общего коридора. Собственно, слово квартира здесь не совсем уместно —  это были две смежные комнаты (столовая и спальня) общей площадью 23 кв. метра. Высота потолков —  3,2 м. Электропроводка – открытая, на роликах. Радиоточка. Печей поначалу было две: кухонная плита находилась в столовой у входной двери, а высокая голландка – в спальне. Нашли хорошего печника и перестроили печи так, что одна и та же топка использовалась и для плиты и для обогрева. Печь в спальне разобрали. Потом фанерной стенкой отгородили от столовой кусок шириной примерно 130 см и у входной двери получилось подобие кухни. Через пару лет договорились с соседями и домоуправлением, и от соседей из смежной с нами квартиры провели воду и подсоединились к их канализации. От кухни отгородили кусочек шириной сантиметров 60 и там поставили умывальник и унитаз. Умывальник был как раз напротив двери в этот туалет. Помню, что умываться при закрытой двери было невозможно. Тем не менее это было величайшим достижением – отпала необходимость таскать воду с улицы на третий этаж. И уже не нужно было ходить в уличную уборную и по утрам выносить туда ведро. Все эти изменения происходили постепенно, на протяжении длительного времени.

На нашей импровизированной кухне была электроплитка, что значительно уменьшило потребность в примусе (который, конечно же, при необходимости зажигали в общем коридоре у дверей квартиры). Вспомнил одну деталь. Поначалу не было электросчетчиков и плату за электроэнергию брали, исходя из количества лампочек и розеток. За лампочку —  подешевле, за розетку — подороже. Чтобы платить поменьше, в некоторых квартирах розетки убирали вообще. Но поскольку без розетки иногда обойтись трудно, широкое распространение получил специальный переходник кустарного изготовления, который вкручивался в патрон вместо лампочки и мог служить розеткой. Этот переходник назывался «жулик». Нередко из-за него случались пожары, так как к лампочкам шли провода малого сечения, не рассчитанные на большую нагрузку. Перерывы в подаче электроэнергии бывали часто, поэтому всегда были наготове керосиновая лампа и свечи.

Не знаю, случайно или нет, но телефоны были в тех же двух квартирах, в которых изначально был водопровод. Я только сейчас подумал об этом совпадении. До сих пор помню номера этих телефонов, потому что мы, как и все остальные соседи беззастенчиво этими телефонами пользовались, как своими. Особенно доставалось соседям из той квартиры, которая примыкала к лестничной клетке. Им нередко звонили и просили: «Позовите, пожалуйста, Лену из девятой квартиры». И хозяйка безропотно спускалась на второй этаж и звала Лену.

Обстановка

Этим словом тогда называли мебель. Когда мы въехали в квартиру на Ленинской, были куплены две железные никелированные кровати – двуспальная для родителей и односпальная для меня. Их поставили в спальне. Там же поместился довольно узкий платяной шкаф, не новый, кустарной работы, покрашенный желтой масляной краской. В столовой в центре комнаты стоял большой прямоугольный стол, тоже кустарный, сколоченный из толстых гладко оструганные некрашеных досок. Стол всегда был покрыт скатертью. На этом же столе, сняв скатерть, утюжили и катали белье. За этим же столом я делал уроки. Над столом была лампочка (а позже – люстра). Еще было пять разнокалиберных стульев и ножная швейная машина “Pfaff” с очень красивой ажурной литой чугунной станиной. Машина была устаревшей конструкции, с челноком, похожим на лодку. На ней можно было шить только тонкие ткани. Немного позже появился еще диван с двумя круглыми валиками. На диване лежал громкоговоритель. У него не было регулятора громкости. Чтобы сделать тише, его накрывали специально лежащей здесь подушкой.

Я часто бывал в квартирах у соседей, родственников, одноклассников и могу сказать: по-настоящему хорошую обстановку я видел только у одного полковника – я знаю, что он вывез ее из Германии, а также еще у одного писателя —  там было, кроме мебели и картин, множество старинных антикварных вещей – немецкие напольные часы, множество фарфоровых миниатюр, музыкальные шкатулки с движущимися куклами, немецкое роскошное пианино, на котором никто не играл.

Здесь я хочу перепрыгнуть на много лет вперед – в 1982 год. Моя младшая дочка поступила в музыкальную школу. Старое пианино моей жены уже давно пришло в полную негодность, у него треснула дека. Мы нашли инструмент по объявлению. Когда мы с женой его увидели, обалдели: огромное (и как вскоре выяснилось, очень тяжелое) немецкое пианино светлого дерева фирмы “Schwechten. Berlin”. Звук, как у рояля. Правда, подсвечники сняты —  спереди остались 4 дырочки, наверху полировка подпорчена —  там стояли вазоны с цветами. Хозяйка сказала, что это пианино когда-то привезли из Германии, дочка играла, а теперь оно только место занимает. Запросила 600 рублей. Наша знакомая, концертмейстер, по нашей просьбе пригласила к нам настройщика, работающего в зале филармонии. Он открыл пианино, снял переднюю и заднюю стенки, долго изучал механизм, потом настроил, сел за инструмент и минут 40 играл. Неохотно встал и сказал:

— Этот инструмент сделали немцы очень давно. Маленькая семейная фирма. Нынешние немцы такое сделать уже не могут.

В 1991 году, перед отъездом в Израиль. мы продали этот инструмент