Всеволод Васильевич Слепаков, немолодой, но вполне дееспособный человек, всерьез подумывал просидеть за служебным столом оставшуюся жизнь. Конечно, общие обстоятельства к этому не располагали. И все-таки он надеялся. Однако тут его вызвали в кадры.

Старшим кадровиком был давний знакомый Слепакова с забавной фамилией Валетный.

– Вот чего… Всеволод Васильевич, – вкрадчиво произнес кадровик. – Надо бы тебе… э… отправиться на заслуженный отдых.

– Почему?! – огорчился и возмутился Слепаков. – Мне еще лет восемь до…

– Ну и что? – прервал его Валетный. – Такая произросла ситуация. Нет, ты не совсем уйдешь. Мы тебя оставим внештатным инструктором. И не без материальной поддержки.

– Я к директору пойду…

– Он в курсе. Хотя директора теперь нет, а есть совет директоров. И вообще, чего ты на меня обижаешься? При чем тут я? – надулся кадровик. – Не шебуршись, Всеволод Васильевич, уладим.

– Что значит «уладим»? А пенсия?

– А пенсию получишь сейчас, по выслуге лет.

Валетный слыл любителем оперы и, заканчивая разговор, пропел скрипучим козлетоном что-то из «Пиковой дамы»: – «Радуйся, приятель! Забыл, что после светлых дней гроза бывает?..»

Так Слепаков превратился в пенсионера, а раз в месяц заезжал на прежнее место работы инструктировать нечто такое, в чем он сам ничего не понимал. Денежки за это все-таки капали (мизерные, конечно), пенсия шелестела еле терпимая, и жена Слепакова, Зинаида Гавриловна, второй год игравшая на аккордеоне в салоне аргентинских танцев, сказала:

– Наплюй, Сева, дыши, гуляй. Воздух у нас экспортного качества. Недаром на месте Троице-Лыковского церковного комплекса французы хотели казино отгрохать. Не выгорело у них, батюшки отбились.

Зинаида Гавриловна, несмотря на несколько ленивую сдобную полноту, отличалась активным характером. А уж хозяйка была великолепная: все в однокомнатной их квартирке блестело и сверкало. Слепаков к жене относился снисходительно, а проще говоря, любил пенсионер по выслуге лет свою миловидную фигуристую жену.

Иногда, по выходным, Зинаида Гавриловна уезжала с ночевкой куда-то под Барыбино к двоюродной сестре. Всеволод Васильевич с нею никогда не ездил. Он одиноко гулял вдоль Москвы-реки, опасливо сторонился пробегавших по прогулочным маршрутам бультерьеров и кавказских овчарок, а на их хозяев бросал взгляды, полные откровенной злости.

«Раньше всякий алкаш с утра делом занимался. Бутылки собирал, контейнеры мусорные обыскивал, – думал раздраженно Слепаков. – А теперь, ишь ты! Рожа перекошена, руки дрожмя дрожат, в горле ни росинки, а он собачку выгуливает. Ничего не поделаешь: и у бомжей, и у собак права человека. Даже убийцам… права дали».

Тут что-то крайне неприятное, словно внезапный укол в предсердие, ощутил Слепаков. Стало ему почему-то нехорошо, и показалось, будто из темного угла мелькнули глаза, закатившиеся под лоб и безжизненные…

После выхода на преждевременную пенсию Всеволод Васильевич чувствовал опустошение и болезненную тоску. Навязанная праздность, вместо привычных, добросовестно исполняемых обязанностей, будто погружала его в состояние душевной дремоты, в какое-то пустоцветное прозябание.

Утром, спустившись на первый этаж, Слепаков обычно здоровался с дежурной по подъезду (консьержкой) пенсионного возраста Тоней. Опухшая и оплывшая, будто после длительного запоя, Тоня тискала у себя на груди кота, черного, желтоглазого. Кот безуспешно вырывался, жалобно мяукал и противно бурчал.

– Тоже мне, дежурная!.. – саркастически фыркая, говорил бескомпромиссный пенсионер жене. – То с котярой возится, то с бабками на скамейке языком чешет. То ее часа по два вообще нету. Обедает, видите ли, со своим хрычом… А по ночам вместо нее в кабинке какой-то эсенгевец дежурит.

– Кто-кто? – не поняла Зинаида Гавриловна.

– Да незаконный мигрант. Может, душман или моджахед. Вот взорвет нас тут в один прекрасный день…

– Избави Боже и помилуй! – замахала на мужа ручкой Зинаида Гавриловна, заходившая иногда в церковь Успения Божьей Матери поставить свечку и повздыхать.

Как-то Слепаков спросил у консьержки про ее ночного дежурного.

– Они тута везде дворниками работают, – объяснила всезнающая Тоня. – А энтот спит себе ночью в дежурке, не просыпается.

– Ну да, польза большая. Узбек, что ли?

– Тажди… кистанец, – сморщила в напряжении лоб консьержка. – Как кинотеатр у нас назывался «Таждикистан», так и его, значит, зовут.

– И ничего? Честно трудится?

– Плохого не скажешь, укуратный.

Слепаков плюнул под ноги (это проявление недовольства стало привычкой) и зашагал по своим делам. Хотя, собственно, дел у него почти не было.

Кроме соседей Званцовых и консьержки Тони, проживавшей этажом выше, Слепаков замечал еще одного жильца в подъезде. Этот тип бегал трусцой в любую погоду и независимо от времени года в полинявшей футболке, тренировочных штанах и вязаной лыжной шапочке. Изредка, сталкиваясь с Всеволодом Васильевичем, спортсмен-любитель вежливо произносил «добрый день», на что Слепаков отвечал осторожным «здрасьте». Он вообще недолюбливал всяких эксцентричных граждан, и к тому же не нравилась ему кривая ухмылочка, которой сопровождалось приветствие бегуна.

Жил этот тип прямо под ними, тоже в однокомнатной квартире, и совершенно один. Ни жены, ни приходящей дамы, ни каких-либо сторонних посетителей у него не наблюдалось.

Иногда поздно вечером, когда Слепаковы укладывались спать, из-под пола доносился звонкий металлический звук, который длился несколько секунд и передавался по трубе центрального отопления. Особого беспокойства он не вызывал (хотя Всеволод Васильевич успевал поворчать: «Опять брякает чем-то, черт бы его взял!»), но было все-таки любопытно.

Разъяснил это явление прилетавший на новогодний роздых из Америки профессор Званцов.

Случайное упоминание Всеволода Васильевича о нижнем соседе вызвало у научного гастролера ехидный смех:

– Охранник он из нашего бывшего КБ. Забыл фамилию… На пенсии по выслуге лет, вроде тебя. Он для поддержания здоровья и продолжительности жизни сил не щадит. Устойчивый психоз приобрел. Бегает, ест овес с кефиром, фарш мясной трескает в сыром виде. А бряцанье по ночам… Это он подсоединяется к отопительной системе.

– Для чего? – удивился Слепаков.

– Не вникаешь?.. Заземляется! Человеческое тело со знаком плюс, а Земля-матушка со знаком минус. Вот и получается: плюс на минус – полезно для выживания. А если плюс без минуса…

– То что?

– То сто лет не протянешь ни в коем случае. А так – гарантия!