Слепаков встал, быстро спустился к реке. Там, среди прекрасных, широколиственно зеленеющих лип, кленов и вязов, среди серебристых и лакированных кущ старых ив, на изумрудной траве, правда, изрядно замусоренной и измятой, пришло некоторое обманчивое успокоение. Он проследовал на мысок, где у песчаного бережка играли дети под присмотром снисходительных или требовательных мам. Одна чудовищно ожиревшая бабушка монотонно кричала низким голосом, напоминающим звуки крупного земноводного:

– Элла, не ходи в воду… Иди съешь банан…

Но грациозная рыженькая девочка лет десяти с разбегу бросалась в воду и во взрыве искрящихся, радужных брызг визжала:

– Не хочу банан! Хочу плавать!

«Неужели такая задорная хорошенькая внучка, – невольно мелькнуло среди невеселых мыслей Слепакова, – когда-нибудь превратится в уродливую, фантастически ожиревшую и… если не глупую и пошлую, то, скажем, необаятельную бабушку?»

Рядом загорелые мускулистые хулиганы, не стесняясь материться и гоготать дикими голосами, играли в карты. Время от времени они вскакивали все разом и с режущими слух воплями мчались к реке, демонстрируя удаль, кривые ноги и прыщавые спины с замысловатой татуировкой. Где-то поодаль мудрые молчальники упрямо удили рыбу. Бегали без поводков разношерстные собаки различной величины и потенциальной опасности для оголенных и разомлевших обывателей. Изредка происходили внезапные собачьи схватки со свирепым хрипением, истошным визгом и трагическим рыданием. Тогда являлись краснорожие, крепко выпившие хозяева и, растаскивая хвостатых бойцов, взлаивали друг на друга.

Слепаков разделся, недовольно посмотрел на свое, когда-то неплохо натренированное, а теперь слегка обрюзгшее, бледноватое тело. Вошел в воду, больно ударил ногу об острый камень, бросился в глубину. Вынырнул, проплыл метров двадцать и перевернулся на спину. Вдали поднимались белесые коробки старых кварталов и новые многоцветные башни, похожие на гигантские игрушечные пряники, высоко вонзавшиеся в прост ранство перегретых небес.

Плывя на спине, Слепаков говорил себе: «Нет, я не прежний Всеволод Васильевич, добросовестный, малопьющий, некурящий и хотя немного ворчливый и занудный, может быть, упрямый, но никому не желавший, тем более не делавший зла человек. Теперь должно собрать волю и мужество, чтобы наказать негодяя, который без причины лгал по поводу околевшей собаки… Который натравил вора, грабителя. Ведь Ботяну мог бы не только отнять пенсию. Он мог ударить, искалечить, не исключено – убить. Хлупин наверняка предполагал, что я буду сопротивляться. Всякое, всякое могло бы произойти. Не плыл бы я сейчас в прохладной речной воде, а гнил бы на кладбище… водил бы под землей компанию с симпатичным бархатным кротом. А моя Зина цветочки бы на могилку носила, плакала… Или не очень-то плакала бы моя фигуристая жена, а подыскивала подходящего заместителя».

И стала расти ненависть в сердце Слепакова, уже не подчиняясь никаким добродетельным доводам и увещеваниям. Она проявлялась в его бледности, как бы не поддающейся летнему загару, в сжатых губах и угловато обозначившейся нижней челюсти.

Неровные, ущербные сны мучили Всеволода Васильевича. То являлось жестокое лицо с тонким хищным носом и глубокими морщинами. И такое тяжелое, нестерпимо мрачное состояние душило Слепакова, что впору молиться и открещиваться от этого страшного лица. Но не знал Всеволод Васильевич облегчающих слов молитвы «не убоишася от страха ночнаго». И возникал кто-то из телевизионных «древних» кинокитайцев. Метя по полу широкими рукавами одежд, скакал он, будто игрушка на пружинах, рубил экзотическим – узким у рукояти, широким к концу – мечом. Кого рубил – непонятно, однако кровь брызгала и лилась потоками, а узкие глаза китайца смотрели безжалостно. Всеволод Васильевич не догадывался, кто этот китаец, буйствующий в его снах, зачем он размахивает старинным мечом. Однако чувство ненависти и мщения вполне соответствовало его теперешним настроениям. Иногда в болезненных видениях вставал Джордже Ботяну со свернутой шеей, и мутная струйка вытекала из его мертвого рта.

* * *

Лето заканчивалось, повестку из милиции не присылали. Слепаков пришел к выводу, что каких-либо серьезных улик для обвинения его по делу Ботяну нет. С женой вызов в следственное управление Слепаков не обсуждал. Простодушная Зинаида Гавриловна, занятая домашним хозяйством, работой в материально выгодном салоне аргентинских танцев, так же как и поездками к бедной, требующей поддержки сестре, не догадывалась о проблемах, терзающих ее немногословного и, как она втайне считала, недалекого мужа.

Запоздалая осень подступила хмуро, трава на строгинских бульварах утром отдавала мерзлой голубизной, деревья пожелтели, дожди сыпали регулярно. Автомобили всяких марок, особенно иностранных, мчались, взрывая лужи брызгами до серых небес и обдавая грязью прохожих. Убрались от реки и от всех перекрестков летние кафе и пивные павильоны. Дорожные милиционеры в камуфляже, в салатного цвета жилетах, пузатые, с прокаленными загривками, стояли у края мокрого асфальта проезжей части и смотрели опытным взглядом, выбирая плательщика-нарушителя. Медленно, неуклюжей ватной куклой приближались к автожертве с соскучившимся лицом.

Всеволод Васильевич Слепаков заметно осунулся, глаза стали белесоватые, подозрительные. Он переоделся в старый серый плащ (более новый, светлый, несмотря на настояния Зинаиды Гавриловны, носить отказался) и черную всенародную кепочку старого образца с пуговкой на макушке. Ездил на свое старое предприятие инструктировать, остальные дни ходил по улицам, около рынка, у речного бетонного обрамления, и думал, будто чего-то или кого-то ждал.

И вот возник мужчина, не намного моложе Слепакова, жухлый, обшарпанный, в таком же, как у него, невзрачном, только более затрепанном плащишке, нос сизый блестит, под хитрыми гляделками мешки и рожа двухнедельной небритости. Алконавт бесспорный.

– Слепаков, пенсионер по выслуге лет? – спросил незнакомец давно пропитым голосом.

– Чего надо? – ответил Всеволод Васильевич вопросом на вопрос крайне нелюбезным тоном и воззрился неприязненно, готовясь к отпору.

– Мне с вами, многоуважаемый, побеседовать бы хотелось.

– Я со всякими… посторонними не общаюсь. Времени нет. Вон свидетели Иеговы по скверу шатаются, к людям в наглую пристают. С ними и побеседуй. Они тебе всё о жизни объяснят и брошюрку красочную подарят.

– Слепаков, я хочу тебе ценную информацию сообщить. По поводу случайно помершего молдаванина Ботяну и по поводу твоего соседа с нижнего этажа.

– А мне всю информацию старший оперуполномоченный Маслаченко предоставил. Мне за дополнительную платить нечем. Средств не хватает.

Слепаков побагровел, хотя последние полтора месяца ему был свойствен тускловато-бледный цвет лица. Прихлынула какая-то необычная ярость. Он хотел уйти, демонстративно не замечая незнакомца. Однако остался. Больно уж вид у незнакомца был гнусный, а повадка самоуверенная. «На бутылку у меня с собой есть?» – на всякий случай прикинул Всеволод Васильевич.

– На самую дешевую найдется? – ухмыльнулся незнакомец, показывая голые десны и одну металлическую коронку.