– Почему вы говорите все время «прирезали»? – поднял брови оперуполномоченный. – У Ботяну обнаружен перелом шейного позвонка об ограду газона.

– Значит, ножа не нашли? – с очень наивными глазами заинтересовался пенсионер Слепаков.

– Да ничего не нашли, – сказал капитан Маслаченко, откровенно позевывая. – Так, ерунду: обрывки газет в луже… Но, думаю, из-за того, что погибший не является гражданином Российской Федерации, состоял и раньше на учете как правонарушитель… И вообще не поймешь, кто он по месту работы и проживания… Я считаю, этот «висяк»… я хотел сказать – нераскрытое убийство – не будет влиять на план выявления преступлений. Вы свободны, гражданин Слепаков, с вас сняты малейшие подозрения. Собственно, и подозрений не имелось. Было только сообщение Хлупина. И тем более у него есть мотивы испытывать к вам неприязнь. (Белобрысая за компьютером хитро улыбнулась, как показалось Слепакову.)

– Неприязнь? – непритворно удивился Всеволод Васильевич. – С чего бы это? Между нами не возникало никаких ссор.

– Я не хотел бы обсуждать сейчас этот вопрос, – твердо заявил капитан Маслаченко. – Потом когда-нибудь, при благоприятной ситуации. Галя, перестань хихикать. Занимайся своими компьютерными сверками. До свидания, гражданин Слепаков. Я позвоню на КПП.

* * *

Слепаков вышел из милиции словно приободренный, но одновременно в состоянии некоторой удрученности. Что-то у следователей на него осталось. Почему улыбалась белобрысая? Чего этот Маслаченко с подвернутыми рукавами надел на себя маску неподкупного и строгого правосудия, перешел на сугубо официальный язык и не пожелал обсуждать мотивы, якобы побудившие жильца из нижней квартиры «оговорить»… словом, донести на Всеволода Васильевича? Загадка. Что такое «не хотел бы обсуждать сейчас… потом когда-нибудь, при благоприятной ситуации…»? И зачем цыкнул на девку? И какая такая «благоприятная ситуация»? Слепаков поднялся к супермаркету, купил в пестрой уличной палатке банку пива. На ходу (редкий для него поступок) выдернул колечко и большими гулкими глотками опорожнил банку. Затем швырнул ее, не глядя, на усердно постриженный газон, чего раньше бы себе не позволил. Больше того, аккуратный пенсионер всегда осуждал и даже ругал вслух балбесов, разбрасывающих банки, бутылки и пластмассовые баллоны. И вот он сам уподобился этим бескультурным мерзавцам.

Он вышел на бульвар, добрел до скамейки, сел в позе расслабленной усталости – «извозчика», по терминологии психотерапевтов. И вспомнил, почему Хлупин, бегающий для оздоровления тощего тела и при встрече так фальшиво произносивший обязательное «добрый день», почему он его, Слепакова, мог ненавидеть и стремился ему отомстить. В начале жизни Слепакова с женой в однокомнатной квартирке на двенадцатом этаже они чувствовали себя удовлетворенными, почти счастливыми. Цивилизация новейших времен со своими палатками, оптовыми рынками, дорогими магазинами, рекламными щитами и потоками автомобилей еще только начинала захватывать этот зеленый, не слишком перенаселенный район, сохранявший местами идиллические деревенские виды. И все в организации быта скромной семьи Слепаковых выходило не так уж плохо, если бы не одно обстоятельство. Сосед из нижней квартиры держал собаку – старого пятнистого бассета, похожего на гипертрофированную таксу с флегматичной огромной мордой, болтающимися тряпочными ушами и вязкой слюной, вожжами свисавшей до земли. Унылый старый пес имел одну пренеприятнейшую особенность. Если хозяин оставлял его одного, тот начинал трубно, тоскливо и нескончаемо выть. Когда Слепаковы находились дома, вытье, конечно, сильно досаждало. Особенно выходил из себя Всеволод Васильевич.

– Есть же нормальные собаки: ушел хозяин, они молчат себе, тихонько ждут кормильца. Ну, придет – полают немного от радости, чтоб им околеть. Если лезет чужой, тут, ясное дело, ревут во всю глотку, это понятно. Но когда ни с того ни с сего вой стоит целый день, как в тамбовской степи, простите. Самому озвереть можно. Сказал я об этом в вежливой форме владельцу пса, а он мне нести начал про нервную систему у этой породы, еще какую-то галиматью несусветную. Ей-богу, житья нет, нужно куда-то за помощью обращаться, – с несвойст венным ему многословием прояснял проблему Слепаков, рассказывая сослуживцам. Обращаться за помощью, как это обычно бывает с русскими людьми, Слепаков не стал. Хватал старую лыжную палку, которая почему-то находилась у них в единственном числе, и молотил ею в пол до остервенения. Иногда помогало, вой временно прекращался. Длилась эта вялая вражда из-за пса-неврастеника около года, причем хозяин иногда как бы совестился, забирал ушастого сожителя почаще с собой. И все-таки проблема раздражала. Как вдруг Слепаковы начали замечать некую окольную приятность жизни. Первые дни не осознали: что же произошло? Все впопыхах, на работе, в житейской суете… и только спустя примерно неделю их осенило. Пес внизу перестал выть. Какая-то светлая прохлада появилась даже в голосе самих жертв бассетовского насилия. И тут выяснилось (Званцова сказала Зинаиде Гавриловне), что пес попросту наконец-то издох. Пополз слух – и по дому, и в окрестных дворах, – будто ненавидящий собак Слепаков отравил мирного пятнистого вислоухого старичка. Распространял его якобы сам хозяин почившего бассета.

– Ну, дурь хренова, как же я мог отравить, если видел собаку раз в квартал вместе с хозяином. Через пол разве что, но я такого не умею. И вообще этот бегун с одиннадцатого этажа – придурок, я вам официально заявляю, – сказал Слепаков рассерженно; а вскоре он об инциденте позабыл, ибо как раз начинало шататься его служебное положение. И вот теперь, сидя на скамейке оживленного бульвара после посещения старшего оперуполномоченного Маслаченко, Всеволод Васильевич убедился: именно живущий под ним отставной охранник Хлупин мстит за своего пса. «Интересное кино, получается, – подумал Слепаков, незаметно озираясь. – Дьяволово совпадение: надо же было Хлупину оказаться поблизости, когда на меня напали, чтобы отнять пенсию. А не Хлупин ли и навел молдаванина? Вполне реальная идея, исходя из мотивов этого мстительного гада».

Вот какие знаменательные, блестящие мысли стали вызревать в голове потерпевшего, но мужественно отстоявшего жизнь и денежное довольствие Слепакова. Сначала он хотел вернуться к капитану Маслаченко, но передумал. Палило рубиново-золотое солнце, тускло-горячая тень от деревьев даже не колыхалась. Напротив, на чугунной оградке газона, сидела и курила молодая женщина в обтягивающих кремовых штанишках. Смотрела мимо невидящим, долгим и, кажется, недобрым взглядом.

Солнце пронизывало женщин, проходивших мимо, почти обнажая их под легкими тканями и обтягивающими шортиками. Шли парни с обязательными бутылками пива, сосущие сигареты, жующие гумми, играющие в крутых, подражающие внешним обликом виденным в телесериалах голливудским убийцам. И никто из них не догадывался, что на скамейке сидит в усталой позе пожилой седоватый дядечка в поношенной куртке, ничем не выделяющийся, но всего несколько дней назад убивший в рукопашной схватке молодого, сильного и ловкого человека.

Что-то неуютно ворочавшееся в груди тяготило Слепакова, менялось в неторопливом, основательном способе мышления. Он внутренне страдал, но не видел выхода.