Удар пришелся по верху правой скулы. Именно так Эрик и рассчитывал, скосив голову на несколько осторожных сантиметров. Здесь за столом во время ужина папаша обычно целил в нос, норовя хлестнуть пальцами, словно кнутом. Не так уж больно, скорее унизительно. Лучше уж по щеке.

Папаша гордился этим приемом, поскольку вбил себе в башку, что может действовать быстро и неожиданно. Но для Эрика, знавшего все его финты и уловки как таблицу умножения, не составляло труда заметить, когда правый глаз родителя начинает подергиваться. Верный сигнал опасности! За вечерней трапезой это означало, что немедля последует пощечина справа или оскорбительный удар по носу. И ведь не было проблемой слегка отклонить голову, заставив папашу вообще промахнуться. Но тогда чёртов старик мог потерять контроль над собой и броситься напропалую через стол, метя по физиономии левым крюком или прямым справа, да еще обвиняя Эрика во всех смертных грехах. И тут уж трёпка после ужина могла затянуться на полчаса.

Поэтому следовало не дать папаше промахнуться полностью, когда тот вроде как обманным движением бил кончиками пальцев.

«Ага, — сказал папаша весело, — сегодня мы возьмём щётку и получим двадцать пять ударов».

Ох, повезло, почти минимум. Двадцать пять отбоев планкой одёжной щётки занимали чуть больше двадцати секунд, а потом всё кончалось. И никаких слёз, с ними удавалось справиться, просто задержав дыхание. Другое дело — березовые розги. Тут экзекуция продолжалась дольше, боль оказывалась намного сильнее, чем от битья щёткой. Но и тридцать хлестов не составляли проблемы. Он вполне мог не дышать и тридцать пять секунд подобной трёпки.

Хуже всего был собачий хлыст. Там и вступительный ожог, казалось, доставал до костей. Воздух вырывался наружу с первой кровавой полоской. Сначала вроде бы из маленькой шипящей дырочки, а потом, где-то на полпути около двенадцатого-тринадцатого повтора, кожа будто взрывалась с целым водопадом слёз. Но бесполезно было плакать и как-то уворачиваться. Это злило папашу, он бил сильнее и сбивался со счёта, либо останавливался и внушал обстоятельно, что сейчас должен добавить десять ударов, потому что кое-кто усложнил трёпку.

Двадцать пять платяной щёткой поэтому расценивались почти подарком. Тут еще важно было не выглядеть слишком благодарным, иначе жди добавки. И, естественно, требовалось немного удачи до конца ужина: не дай бог уронить солонку, потянуться за чем-нибудь над столом, намазать бутерброд не с той стороны, подразнить маленького брата, опрокинуть стакан с молоком, не совсем аккуратно почистить картошку и так далее. За всё причитались плюсы. Или папаша находил какую-то другую причину…

«Что за отвратительные траурные полоски у тебя под ногтями? И это за столом? Они обойдутся тебе в пять ударов дополнительно», — вдруг заявил папаша.

Тридцать — платяной щёткой. И все? Нет, в самом деле, сегодня ему повезло. На полминуты задержать дыхание, не кричать и не дёргаться.

Шла середина сентября, стоял прохладный день с чистым воздухом и ярким солнцем. Они ужинали рано, и зайчики играли на шлифованных гранях бокалов для вина. Он проследил взглядом толстый солнечный луч и представил себе, что все пылинки вокруг составляют Млечный Путь, и что сам он — великан за космическим столом, накрытым для галактического ужина с придурком-папашей. Но стоит только дунуть или слегка присвистнуть, и тотчас пылинки закружатся в хороводе, планеты сойдут со своих орбит, а Землю постигнет глобальная катастрофа.

«Не играй за столом, пять ударов дополнительно», — сказал папаша, который, видимо, обнаружил, как он дует на пылинки, образующие Млечный Путь.

Ну и ладно. Из-за тридцати пяти тоже не стоило сильно переживать. Известно было, что кожа на ягодицах и спине останется более-менее целой.

Он снова посмотрел на световые полоски с пылинками. Прикинул размер удовольствия от того, чтобы дунуть на систему планет в обмен на плюс пять. Но тут же и отмел идею, поскольку папаша мог воспринять такой выдох как намеренную провокацию. И при исполнении приговора перейти к инструменту похуже, чем платяная Щётка. Нет, дело того не стоило.

Он дунул на систему планет в своих фантазиях.

За медными дверцами изразцовой печи потрескивал огонь. Судя по звуку, дрова были еловые, а не более дорогие берёзовые. В ярких лучах солнца светлый четырёхугольник на обоях ещё больше бросался в глаза. Там вчера висела картина. Сейчас они, выходит, продали ещё одну. Когда семья переехала сюда из Богатого Пригорода, красочные полотна занимали целую стену.

После ужина он старательно помог убрать со стола, чтобы не нарваться на очередную добавку. Когда приборка закончилась, мама ушла на кухню приготовить кофе. Приспело, значит, время отправиться с папашей в спальню.

«Спускай брюки и наклоняйся вперёд», — сказал папаша обыденным голосом, прихватывая платяную щётку.

В его тоне Эрик не уловил какой-то дополнительной опасности. Родитель, похоже, держал себя в руках, и это обещало скорое окончание процедуры. Эрик выполнил указание, а когда папаша изготовился для первого удара, сделал глубокий вдох, закрыл глаза и сжал кулаки.

Всё прошло быстро, осталось только унижение.

«Друзья снова?» — усмехнулся папаша, протягивая руку.

Стоило Эрику не ответить пожатием, и он получил бы всю трёпку вторично.

«Друзья снова», — сказал он и улыбнулся. И пожал руку папаше. Потом натянул брюки, пошёл в свою комнату и сразу поставил новую пластинку. Последняя песня Элвиса Пресли называлась Heartbreak Hotel.

Он лёг на свою кровать и смотрел на паутину в углах и узоры, которые трещины нарисовали на потолке, и видел себя королём рок-н-ролла на сцене в далекой западной стране. Он пытался подражать иностранным словам Элвиса Пресли и долго лежал так, и чувствовал себя совершенно счастливым.

Да, сегодня всё прошло почти идеально. Вечерняя трёпка обошлась без сюрпризов, а непоздний ужин означал, что папаша спешит на работу. Он подвизался в каком-то кабаке метрдотелем, хотя чаще именовал себя директором. Когда он отбывал на трудовую вахту пораньше, удавалось смотаться в кино. В трёх залах поблизости шли запрещённые для детей фильмы, но чуть дальше крутили ленту о войне в Корее. Эрик туда и намылился. Причем в одиночестве, чтобы без лишнего трепа с кем-либо из шайки получить удовольствие от столь удачного дня.

Но главное — следовало подумать о Каланче.

Поколотить его стало для Эрика насущной необходимостью. Альтернативы просто не было. Шайка подчиняется только пока побеждаешь. Хотя у предводителя достаточно других обязанностей и забот. Но дуэли искони считались самой наглядной проверкой компетентности. И вообще-то еще полгода назад было ясно: Каланча готовит вызов.

Каланча был самым сильным в их круге, и это признавалось безоговорочно. Ему ещё не исполнилось четырнадцати лет, а он уже вымахал на метр восемьдесят, весил шестьдесят восемь килограммов, легко бросал за 65 метров маленький мяч и обладал просто гигантским пенисом. И хотя дрался довольно редко и без фантазии, но неизменно внушал ужас, когда в каком-нибудь столкновении вдруг выходил из себя.