— Пятьдесят тысяч — большие деньги, — сказал я.

— Это простой расчет, — сказал Джек.

Эрнест Хемингуэй. Пятьдесят тысяч. 1927

Глухомань, Вайоминг

Лед замерзшего озера, черная космическая пустота небес и покойник, умоляющий позволить ему пожить еще немного.

— Это какая-то ошибка.

Нет ошибки.

— Вы не того взяли.

Того.

— Вы за это заплатите.

Заплачено вперед, viejo compañero, старина.

До начала очередного номера этой программы успеваю отмотать кусок клейкой ленты, отрезать и залепить ему рот.

Отхожу от машины, осматриваю дорогу.

Зеленый домик Службы национальных парков освещен лунным светом. Кусты кизила укрыты снегом. Новых следов от шин нет.

Кроме нас и ребят из Саскачевана, тут никто не проезжал уж несколько дней, а может быть, и недель. Закрываю багажник БМВ, снимаю лыжную маску с прорезями для глаз и рта. Он колотит ногами в боковую панель, но через минуту-другую затихает.

Достаю из кармана куртки апельсин, смотрю на него как на какое-то чудо, но от цвета и запаха голова идет кругом, приходится убрать обратно.

— Апельсин, — говорю я себе и улыбаюсь.

Вдыхаю морозный декабрьский воздух, поеживаюсь и открываю дверцу у водительского сиденья.

Плюхаюсь на сиденье. Блаженное тепло.

Порывшись в рюкзачке, достаю мексиканские сигареты Пако.

Прикрыв дверцу, смотрю на приборный щиток. В БМВ он как в космическом корабле. Где тут часы-то? А вот, рядом с джи-пи-эс-навигатором: 06:02. Ждать предстоит никак не меньше часа. На лед до восхода солнца не пойдем: какой смысл понапрасну рисковать в темноте?

Закуриваю сигарету, вдыхаю крепкий сладковатый дым, дожидаюсь знакомого ощущения в легких. От дыма внутри так теплеет, что с выдохом приходят пустота и страх.

Торопливо затягиваюсь еще раз, задерживаю дыхание и разочарованно выдыхаю: успокоиться не удается. Наоборот, становится хуже, начинаю бояться, что сорвусь.

Зажигаю свет в салоне, рассматриваю пачку. Чудаковатый английский путешественник в шортах и пробковом шлеме. Мексиканские сигареты «Фарос». Помню их — в юности только такое удовольствие мы и могли себе позволить. Дядя Артуро ухитрялся доставать «Мальборо», но отец говорил, что «Фарос» и «Ривас» — не хуже. Нервы, однако, так расшалились, что даже сигарета не успокаивает.

Под целлофановой пленкой на дне пачки «Фароса» обнаруживаю что-то на ощупь напоминающее темный обмылок. Достаю, нюхаю. Первоклассная канадская дурь — Пако, должно быть, прикарманил на вечеринке.

Очень захотелось покурить, попробовать, но придется отложить на потом. Курнешь — несколько часов под кайфом. Бросаю пачку в рюкзачок. Снова смотрю на часы: 06:06, темень беспросветная, все по-прежнему.

В щель двери здорово дует, я ее захлопываю. Бестелесный ломкий голос богатого заезжего европейца напоминает, что надо пристегнуться. Пытаюсь не обращать на него внимания, но он, судя по интонации, начинает терять рассудок. «Пристегните ремни… пристегните ремни… пристегните ремни…»

Одурачить компьютер несложно: я повинуюсь, но сразу же извлекаю пряжку из замка.

— Ремни пристегнуты, — с облегчением вздыхает устройство.

На часах 06:08.

Выключаю свет. Гоняю приемник с одной радиостанции на другую. Музыка кантри. Передача о Боге. Кантри. Новости. Кантри. О Боге. Выключаю радио и ставлю обогрев салона на максимум.

Делать нечего, остается ждать.

Я и жду.

Ветер на гребне холма раскачивает верхушки деревьев.

В слабом свете звезд клубится туман.

Стучат подошвы о стенку багажника.

Опять включаю радио, откуда-то из Небраски передают польку. Радиостанция города Ларами мощностью десять тысяч ватт вещает во славу Иисуса.

Стук в багажнике прекращается.

Запаливаю очередную «фаросину», докурив, стираю с фильтра отпечатки пальцев, выкидываю окурок в окно.

06:15.

Окно оставляю открытым, все приборы выключаю.

Неподвижно сижу в кабине.

Сижу и жду.

Утро в раздумье: не пора ли?

Время идет. Наконец во тьме брезжит робкий намек на рассвет, в тишине неба проступает чистейший синеватый оттенок — ночь начинает выключать звезды.

Ну вот.

С пассажирского сиденья достаю и разворачиваю знак: «Проезд запрещен — опасность оседания грунта!», украденный вчера в Фэрвью.

Сотрудника Службы национальных парков им, конечно, не одурачишь, но отпугнуть ранних охотников и любителей подледного лова можно.

Беру «смит-вессон» 9-го калибра, вылезаю из машины, возвращаюсь по дороге к алюминиевому турникету. Вдалеке видны огни машин на шоссе. Большегрузные фуры, автобусы компании «Грейхаунд» — этим здесь делать нечего. Прикрепляю знак клейкой лентой к верхней перекладине турникета. Гм. При свете дня выглядит не слишком убедительно, но сойдет.

Волоку турникет по снегу, разворачиваю поперек дороги, подвожу к стойке и запираю специально взятым для этой цели висячим замком. Теперь дальше проедет лишь тот, кому это действительно очень нужно.

Отхожу на несколько шагов в сторону и с удовольствием осматриваю свою работу.

Может быть, имеет смысл избавиться от следов на снегу.

Веткой заметаю свои следы за турникетом. Так-то лучше.

Вряд ли в такой час мимо пройдет человек или зверь, но мне понадобится время, а знак призван отпугнуть любопытных.

Заметаю следы шин и обуви до самого поворота, отбрасываю ветку и возвращаюсь к БМВ.

Залезаю внутрь, грею руки у обогревателя. 6:36. Пора двигаться. Беру зеленый рюкзачок, проверяю: молоток, пистолет, ключи от наручников, перчатки, маска.

Выхожу из машины, захлопываю дверцу.

Рассвет — расплывающееся пятно у горизонта, низкие облака подсвечены снизу полосами, оранжевые чередуются с золотыми.

Так.

С рюкзачком на плече выхожу на озеро. Наклоняюсь, рассматриваю лед.

Толщина двадцать-тридцать миллиметров. По-моему, неплохо.

Бреду обратно к машине, достаю из рюкзачка перчатки и маску, надеваю.

Нажимаю на кнопку — багажник со щелчком открывается.

Он дико таращит глаза, нагое тело облеплено грязью, машинным маслом и чешуйками краски. Ну прямо полотно работы того художника-абстракциониста, Поллока. На коленях синяки — пытался повернуть рычаг аварийного открывания дверцы.