* * *

Состав дернулся, заскрипел, вагоны лениво пришли в движение – потащились мимо безымянного полустанка, на котором торчали минут двадцать, пропуская эшелон. Поезд был старый, скрипучий, сформированный из чего попало: общие вагоны, плацкартные, несколько теплушек и даже пара санитарных вагонов, списанных с баланса военного ведомства.

Состав ускорился, колеса бодро застучали по стыкам. Вернуться в график было невозможно, но машинисты старались.

В стареньком плацкарте царила духота – окна не открывались. Народу было – как килек в банке. Большинство уже проснулись – восемь утра. Плакал ребенок, ворчали небритые мужики. Лохматый тип в тельняшке заразительно зевал, почесывая волосатую грудь.

– Мужчина, не тычьте мне в нос свой рваный носок, – возмущалась женщина. Сдавленно хихикал пошловатый сосед: не то, мол, тычешь, товарищ, и не туда. Начинались хождения, кто-то собирал вещи. Выстраивалась очередь у санузла в конце вагона. Второй туалет в другом конце по старой доброй железнодорожной традиции, был недоступен простым смертным.

Пассажирский поезд следовал из Москвы в Минск. Перед рассветом был Смоленск, стояли минут сорок по техническим причинам. До прибытия на станцию Уваров оставалось полчаса. Стоянка – пять минут, а следующая – за административной границей Белорусской ССР.

Алексей поднялся, спустился с боковой полки, таща за собой вещмешок. Глянул на массивные командирские часы марки «Победа», их теперь помимо циферблата оснащали еще и календарем: 26 мая 1946 года.

Женщина лет сорока в кофте и шерстяной юбке оценила его взглядом. Этот пассажир отличался от основной массы. Затертая, но еще презентабельная кожаная куртка, под ней – брючный костюм, водолазка. Мягкие сапожки, не успевшие испачкаться. Сам осунувшийся, круги под глазами – что-то давнее и неприятное впечаталось в облик. То же в коротких волосах, тронутых сединой, – явно не по причине возраста. На столике офицерская фуражка. Но вроде не офицер, хотя и не гражданский – мутная личность…

Временами он и сам путался: кто он такой? До Победы все было ясно, а теперь, когда повсюду мирная жизнь, все стало сложнее.

Он отвернулся к окну. За полотном бежали поля и перелески, мелкие полустанки, деревушки за зеленевшими деревьями. Совсем недавно страна отметила первую годовщину Победы, уже оправлялась от войны, зализывала раны. Восстановление всего, что уничтожено, шло ударными темпами – без выходных и праздников, ценой чудовищных усилий. Оживали предприятия, строились новые, восставали из пепла города. Но приметы войны сохранялись в нищете населения, в пугливых лицах, в нехватке всего и вся, особенно продуктов. Многие деревни оставались призраками, посевные площади зарастали.

Вдоль полотна чернели воронки от снарядов, мелькала сгоревшая бронетехника, благополучно обрастающая бурьяном. Бои на Смоленщине шли тяжелые – и в 41-м, и в 43-м, когда немцев гнали обратно. Страна не могла разорваться, чтобы мигом очиститься от этих проклятых примет…

Зачесалась переносица, легкое неудобство – явно профессиональное. Алексей Черкасов отвел глаза от окна, уставился на фуражку, потом осторожно мазнул взглядом пространство вдоль прохода.

Мужик в тельняшке прекратил чесаться, скинул на пол ноги. Шушукались пожилые женщины. Рябой бородач в мятой жилетке развернул кулек с четвертинкой хлеба, осторожно пристроился к столу, чтобы не рассыпать крошки. На него смотрела с верхней полки девочка с косичкой. Молодая женщина в берете и тонком пальто обложилась вещами – объемным свертком и облезлой сумочкой. Очевидно, выходила в Уварове, решила подготовиться заранее.

У женщины было приятное личико и большие глаза. Она заслонила сумку плечом и пересчитывала в кошельке деньги, думая, что ее никто не видит. Но видели все. Особенно худосочный тип, сидящий в соседнем отсеке. Он моргал, щурился, мимика его неприятного лица постоянно менялась. Он то и дело потирал костяшки кулака, украшенные выцветшей татуировкой.

Тип вперился в девушку, потом шмыгнул носом и отвел глаза. Блатной просчитал и зафиксировал клиента, и даже примерную сумму в кошельке. Несколько червонцев, пара купюр посолиднее – их называли билетами Государственного банка СССР. Рубли, пятерки, трешки – это государственные казначейские билеты.

Девушка затолкала кошелек на дно сумки, посмотрела по сторонам – в принципе, пуганая, хотя и наивная. Для опытного вора – желанная фигура. Моргун уже таращился в пол, на губах блуждала ехидная ухмылка. Правильно подготовить клиента – половина дела.

На Черкасова мужичонка не смотрел – развалился, засвистел, вытянул ногу поперек прохода, о которую тут же запнулся шедший из туалета гражданин, за что и получил порцию не вполне цензурных упреков: мол, куда прешь, не видишь, люди сидят! Гражданин предпочел не связываться, да и Моргун не задержался – пару раз зевнул и заспешил по проходу в другой конец вагона. По виляющей походке – никак не пролетарий.

В хвосте вагона находился его сообщник – приземистый полноватый субъект с водянистыми глазами. Бритый череп, мешковатые штаны, отвороты рубашки поверх лацканов пиджака – при этом сама рубашка расстегнута чуть не до пупа. Характерная публика даже не пыталась закосить под порядочных. Люди опасливо поглядывали на них, теснее прижимали к себе баулы.

Воровская бригада имелась практически в каждом поезде, а то и не одна. Эту породу Черкасов знал, как свои пять пальцев.

Алексей выглянул с места: блатные шептались, Моргун кивал вдоль прохода. Решали, где лучше ее подрезать – на вокзале, в толчее, когда публика потянется к выходу? Ажиотаж создается искусственно, достаточно кого-то обругать, наступить на ногу…

Девушка пребывала в блаженном неведении. Она уложила вещи, достала потрепанную книжку с закладкой и погрузилась в чтение. У нее был симпатичный курносый нос, зеленые глаза с большими ресницами. Взгляд бегло скользил по строчкам – читала она быстро. Денис Фонвизин, «Недоросль», бытовая комедия, высмеивающая нравы буржуазного общества. Весьма прогрессивный писатель, хотя и страшился отмены крепостного права, призывал к его «умеренности», и чтобы никакой безумной «пугачевщины»…

Сообщники отправились в тамбур в противоположном конце вагона – покурить. Жертва никуда не денется.

Девушка изящно перелистнула страницу. Алексей поднялся, забросил за спину вещмешок – она и ухом не повела. Он направился по проходу – одолел наполненное пассажирами пространство, каморку проводника, не подающую признаков жизни, проржавевший титан, запертый туалет, отворил скрипучую дверь тамбура.

Блатные стояли у двери с зарешеченным окном, курили папиросы, плевались и сыпали матерками. Алексей прикрыл за собой дверь. Собеседники замолчали и вопрошающе уставились на него. Чело Моргуна омрачилось, он заморгал еще сильнее. У его напарника при ближайшем рассмотрении проявилось бельмо на глазу. Он смотрел тяжело, с вызовом.