Сергей Всеволодович Коваленко медленно докурил сигарету и, бросив ее в пепельницу, посмотрел на свое изображение в зеркале напротив. Из зеркала на него смотрело аскетическое смуглое лицо мужчины лет сорока, с коротко остриженными волосами и сдержанным проницательным взглядом из-под красиво изогнутых густых бровей. Но как только Сергей Всеволодович включил лампу, первые же отблески тускло-желтого света, упав на это характерное лицо, кардинально изменили его.

Сергей Всеволодович неожиданно увидел, как из-под смуглой кожи, перламутрово переливаясь и тускнея по мере того, как разгорался ночник, выступили белые кости черепа, а спокойные глаза угрюмо запали и блеснули коротко и остро, словно взблеск молниеносно выхваченного из ножен кинжала.

Да... Нервы — это всегда опасно. Потому что к реальной опасности еще может прибавиться вымышленное чувство дополнительной угрозы.

— Аня! — крикнул Коваленко, не отрывая от зеркала завороженного взгляда.

В комнату, где сидел Сергей Всеволодович, вошла молодая женщина лет двадцати трех — двадцати четырех и вопросительно посмотрела на него усталым, недовольным взглядом.

— Ты смотрела в это зеркало?

— Не знаю, зачем ты его привез, — проговорила она, не отвечая на его вопрос. — Как будто тебе мало нервотрепки.., смотришься в кривое зеркало со всякой жутью.

— Да вся наша жизнь — такое кривое зеркало, — задумчиво проговорил он, придавая своему лицу выражение глубокой задумчивости.

Вероятно, такое выражение соорудил на своей умудренной возрастом и философско-мировоззренческим маразмом физиономии мудрец Диоген, прописанный в бочке, в тот момент, когда Александр Македонский предлагал ему весь мир и по недосмотру загородил почтенному старцу солнце.

— Быть может, именно это зеркало показывает истину, а не лживые стеклышки, которые развешаны везде, где не лень, — после некоторой паузы добавил он.

— Что, сильно устал? — спросила молодая женщина.

— Еще бы.., сначала заседание совета директоров, потом три встречи.., еще этот.., имиджмейкер хренов! — пробормотал Коваленко. — Ведь выборы в Госдуму на носу, сама понимаешь, время хлопотное.

В этот момент зазвонил телефон.

— Господи.., и в час ночи покоя не дадут, — проворчал Сергей Всеволодович и потянулся за трубкой. — Кого это там?.. Скинули бы лучше на пейджер.., все спокойнее. Коваленко слушает! — энергично выговорил он в трубку.

— Сергей Всеволодович, Чечеткин беспокоит, — раздался в трубке взволнованный баритон. — Простите, что так поздно, но только были причины...

— Что случилось?

— Взрыв в вашем офисе.., перестрелка. Трое охранников убиты, а начальник охраны Фокин пропал без вести.

— Что?!

— Не можем найти его. Исчез, как в воду канул. Не иначе как те парни его прибрали... сволочи.

— Ладно! — закусив губу, процедил Коваленко. — Сейчас приеду.

— Может, не стоит, Сергей Всеволодович?

Профессионалы работали.., не дай бог что с вами случится. Если они даже Фокина...

— Что-то случилось? — тихо спросила Аня, когда Коваленко с застывшим лицом медленно опустил трубку на аппарат.

Коваленко покачал головой, и она, резко шагнув к нему, схватила за руку:

— Что... Сергей, что случилось?

— Твоего Фокина похитили... — отчужденным деревянным голосом сказал он. — В офисе был взрыв... Трое парней убито, а он исчез.., не могут его найти ни живого, ни мертвого.

— Афанасия? — пролепетала Аня. — Похитили? Господи... — Она опустилась на колени и, как-то по-детски уткнувшись в диван, закрыла лицо руками.

— В офисе сейчас Чечеткин... — продолжал Коваленко. — Вызвали ментов и ФСБ. Сейчас и сюда приедут.

Он опустился рядом с Аней и положил руку на ее хрупкие плечи. И ощутимо почувствовал, как она несколько раз болезненно вздрогнула всем телом от этого легкого прикосновения.

— Разберемся, Анечка, — спокойно произнес он и после некоторой паузы добавил, сам не веря тому, в чем сейчас пытался убедить молодую женщину:

— Непременно найдем и Афанасия, и тех, кто сделал это.., убил ребят и устроил взрыв в моем офисе. Все будет хорошо, верь мне.

...Неожиданно раздался хлопок, и на поверхности зеркала, расходясь от небольшого белого кружка с аккуратным отверстием в самой сердцевине, зазмеились и расползлись во все стороны, хищно извиваясь, прихотливые трещины, — и все зеркало, на доли мгновения упруго завибрировав в напрягшемся воздухе, с грохотом и звоном рухнуло сотней больших и малых полос и осколков прямо на Аню и Коваленко.

— Балля-а-аха ммуха-аа! — простонал Сергей Всеволодович, почувствовав, как в его спину беззвучно входит что-то острое, холодное и безжалостное.

А в самом уголке окна, затянутого жалюзи, притаилась, как хитрая и коварная муха, черная точка пробоя...

Размер отверстия приблизительно соответствовал диаметру пули крупнокалиберного огнестрельного оружия...

Он сидел напротив пыльного зеркала в своей пустой квартире и думал, что для него жизнь уже потеряла всякий смысл. Его взгляд выхватил из отражения напротив до отвращения знакомые черты лица, тонкого, задумчивого и какого-то бледно-желтого в отсветах тусклого ночника.

У него никого нет, да ему никто и не нужен, и уже нет смысла что-либо менять... Из колонок врубленной на полную катушку стереосистемы грохотал тяжелый рок.

Это несмотря на то, что уже два часа ночи и по стенам комнаты мечутся тревожные шелестящие тени желтых ночных кленов за окном.

А через несколько дней уже тридцать три.

Тридцать три года протянулись одной длинной шеренгой дней, то вяло ползущих, как жук по гравию, то смятенно комкающих привычный ритм жизни и вырывающих свое право на существование буквально на краю небытия.

Возраст Христа. Свиридов всегда думал, что в природе существуют три роковых возрастных рубежа, на которых так просто споткнуться людям. Тридцать три, тридцать семь и пятьдесят четыре года. Смерть Христа, смерть Пушкина и Байрона и смерть Петра Великого и Владимира Ленина.

А лучшему его другу — да, пожалуй, и единственному — Афанасию Фокину, недавно исполнилось тридцать четыре. Незадолго до этой знаменательной даты Афоня был лишен сана священника Воздвиженского собора за неподобающее лицу подобного звания поведение.

Не помогли и связи в митрополии. Сам митрополит Феофил заявил, что такое завершение пастырской карьеры отца Велимира — в миру Афанасия Сергеевича Фокина — является вполне естественным и легко предсказуемым, потому как чинимые горе-священнослужителем непотребства давно уже переполнили чашу терпения божеского и человеческого.