Я плыву на катере,

крою всех по матери —

отчего же, отчего

нет воды в фарватере?!

Из частушек-апокалипсушек

Гражданин, пожелавший остаться неизвестным, подарил Государственному банку на любые нужды, по усмотрению последнего, двести сорок шесть тюков золота, серебра и драгоценных камней общей стоимостью в три миллиарда четыреста шестьдесят семь миллионов сто тридцать пять тысяч семьсот три рубля восемнадцать копеек.

Из деяний Вольки Костылькова

И если б водку гнать не из опилок,

То че б нам было — с пяти бутылок?

Из «Протокола»

Когда я понял, что мне это не снится, что я действительно просыпаюсь на кровати в теретской гостинице, — мне захотелось выматериться. Но было поздно: я проснулся окончательно и на собственном опыте убедился, что одно из самых изуверских проклятий — это: «Чтоб тебе помереть, не похмелившись!»

Голова от тяжести раскалывалась. В висках, ушах, глазах точно иглы сидели — не шевельнись! С телом тоже что-то такое было… Но что — я уже не понял.

Потому что трудно ощущать, что у тебя там с руками и ногами, когда взбесившийся желудок начинает, пульсируя, подыматься по горлу. С целью не иначе как пойти прогуляться на свободе. Совершенно самостоятельно.

Тут уж, я думаю, и покойник резво вскочит на ноги: успеть добежать до ближайшего подходящего места. Вот только, поскольку я был не покойник, мне пришлось хуже.

Я сумел лишь перегнуться с кровати. Испытав при этом противоестественное прямо-таки наслаждение: я смог двигаться! А кроме того, обнаружил, что кто-то, оказывается, уже позаботился о необходимом.

Возле кровати стояла большая лохань. Частично заполненная… этим самым. Похоже, я уже не первый раз выполнял упражнение, называемое у нас на Земле «пугание унитаза».

Не буду описывать хорошо знакомую многим голую физиологию. Достаточно сказать, что пока мой пустой желудок заходился в конвульсиях, я не замечал ничего вокруг, свесив голову над лоханью.

Но когда рвотный приступ постепенно затих и я сумел втащить тяжеленную башку обратно на плоскую часть кровати, — краем глаза заметил, что в комнате кто-то есть еще.

Огромного труда мне стоило переложить мой «сосуд скудельный» так, чтобы глаза повернулись в нужную сторону.

Ох.

Лучше бы я этого не делал!

Лучше бы я вообще не просыпался!

И лучше бы я так во сне и помер бы и больше бы никогда не возвращался в этот мир.

В комнате находилась дама.

Более того, в комнате находилась очаровательная дама!

В дорогом костюме для верховой езды. Замечательно обрисовывавшем ее изумительно стройные ноги. С роскошной гривой темных волос. И с глазами, способными прожечь насквозь и куда более здорового несчастного, чем я.

Все остальное у дамы было тоже, как говорится, «хай класс». Что только усиливало разрушительный эффект. Ох, подумал я в тоске, закрывая глаза, которые от стыда так защипало, что на них вот-вот готовы были навернуться слезы: ну что ж я раньше-то не сдох?! Как хорошо-то было бы!..

— Сударь! Потрудитесь задержаться на этом свете! — Голос незнакомки заставил меня несколько разозлиться. Отчего я даже чуть ожил.

Вот только бодрости мне это не прибавило. По всему телу побежали противные маленькие мурашки. Что уже по старому опыту говорило мне о начинающемся отходняке, о каковом я как-то вовсе не подумал, пустившись в грандиозную пьянку по прибытии в Терет.

И сейчас, откровенно говоря, я, без шуток, испугался. Потому что надо было как-то справляться с последствиями похмелья, точнее — натурального алкогольного отравления, — а я даже толком не мог рукой пошевелить. Не говоря уже о том, чтобы лезть в какой-то мешок или хотя бы карман.

Я лежал разбитый и абсолютно беспомощный и чувствовал, что этого… утра? дня? вечера?.. Одним словом — этого пробуждения я точно не переживу. Мир с каждой секундой становился все более мерзким.

«А потом далеко, в конце проспекта, появился и начал медленно приближаться отходняк…» Пропади оно все пропадом! Ох, знал Пелевин, что писал, знал!

— Вы меня слышите, сударь? — безжалостно продолжала допытываться дама. Как будто не могла найти другого, более подходящего времени для своего визита. Дождалась бы, когда я проспался худо-бедно. Или бы — помер. Вот тогда бы и приходила.

А так ей, судя по всему, явно чего-то от меня надо. И необходимо срочно приводить себя в порядок, а у меня даже пальцы рук не слушаются — настолько координация движений расстроена. Ох, и погудел же я, право слово…

Да… Что-то явно происходило, раз меня явились приводить в себя столь неординарным образом. Кому бы я иначе понадобился? Отлежался бы и так.

Ну не могу я ничего достать — не получается! Руки не работают!

Не знаю, что бы я дальше предпринял, если смог. Но тут в комнате объявилось еще одно действующее лицо. На которое я в удивлении вытаращился:

— Б… Б… Брада. Чего ты тут делаешь? — удалось мне выдавить из себя.

Вместо ответа он протянул мне снятую с принесенного им подноса кружку. В кружке до краев плескалось пиво.

— Выпейте, сударь. Это вам поможет.

Совет был хорош. Хотя бы потому, что я уже приближался по состоянию к тому знаменитому персонажу Лебедева, который страшно хотел похмелиться, но от дрожи никак не мог попасть в рот стаканом.

Я обычно не похмеляюсь. Не знаю уж отчего — бзик у меня такой. Слышал когда-то, что это первый признак алкоголизма. Но в данный момент было явно не до того.

С трудом, но я все-таки выпил.

О-о…

— Итак, сударь, вы теперь в состоянии говорить? — обратилась ко мне дама, выждав паузу, за время которой старое народное средство начало действовать. Мне и в самом деле полегчало.

— В состоянии, — сказал я, отбрасывая одеяло и садясь. Поскольку лежал в постели одетый по всей форме.

Но, как оказалось, — только сверху до половины. То есть — до пояса. Маскировочная пятнистая куртка и кевларовая поддевка на мне были. А вот штанов и всего остального — не было.

Да чтоб ты все пропало!

Шипя, как вода на сковородке, я забрался обратно под одеяло (причем с куда большими трудностями, чем вылез) и лихорадочно огляделся в поисках штанов. Хор-рош гусь!