Посвящаю моему папе и всем, кого обожгла война. Погибшим и выжившим. Тем, кого назвали победителями, и у кого в глазах и душах застыл вопрос: ЗАЧЕМ?

Мама, я очень долго думал, как дедушка победил Гитлера. И придумал. Он тихонько подкрался сзади – и как дал ему по попе.

Из разговора с пятилетним сыном.

Папа, почему такое мужское дело как война женского рода?

Если б мы знали, за что страдаем, если бы знали, что вырастает на почве наших страданий!

1

– Папа, я уезжаю в Париж.

Молчание.

– Па, ты не услышал?

Молчание.

– Ты обиделся?

– Да.

– Ну почему?

– Потому.

– Па, ты как ребенок, честное слово.

– Нет, это ты как безответственный, не уважающий меня ребенок.

– Почему?

– Решение приняла вчера?

– Нет.

– Документы оформила вчера?

– Нет.

– А как насчет того, чтобы рассказать об этом?

– О чем?

– О том, что решила поехать в Париж.

– Я, вообще-то, с этого начала разговор.

– Когда ты приняла это решение?

– Давно.

– Что такое давно?

– Десять лет назад.

– Я не об этом.

– А о чем?

– Ты пошла в турфирму, оформляла документы, тебе открывали визу в посольстве Франции. Сколько это заняло времени?

– Месяц.

Опять молчание.

– Па, ты обиделся, что я не рассказала о начале этой эпопеи месяц назад?

– Зачем держала в тайне?

– Да, не в тайне!

– А как?

– Боялась, что не получится, что в посольстве придерутся к документам, что желающих поехать окажется больше, чем мест в автобусе.

– Ты боялась поделиться с отцом радостью?

– Я, вообще, никому ничего не говорила.

– Никому–никому?

– Ну, почти никому.

– В слово “почти” входит хотя бы пару человек?

– Входит.

– Кроме меня.

Папа сидел такой расстроенный. Мне казалось, что я понимала его. Ведь пенсия – это не радость. Это ограниченные человеческие связи, ограниченная информация. Как бы ты ни был любознателен и коммуникабелен. Тем более, не просто пенсия, а очень редкие пешеходные прогулки по единственной улице, вдоль дома.

Папа продолжал писать научные статьи, и некоторые из них публиковали. Главное – он работал. Он был интересен себе и другим. Ему звонили знакомые, делились своими проблемами и решали по телефону проблемы страны. Часто в очень жарком споре. Но в первую очередь, каждого из них волновали близкие: жены, дети, внуки, правнуки. Их заботы, их болезни, их проблемы, их удачи и неудачи.

Думаю, что больше всего хотелось быть в курсе всех дел. Но, увы… Никто, и я в том числе, не рассказывал все. Скорее, почти ничего не рассказывал. Видимо, не было потребности. Ведь делимся своими проблемами тогда, когда надеемся на взаимопонимание. У разных поколений, к сожалению, с этим сложновато. Даже если они самые близкие. Ближе не бывает.

Когда папа был молодой, а я маленькой, – он для меня опора, надежда, путеводитель в жизни. Сейчас все изменилось, я не очень молодая, а папа старенький и немощный. Видимо, в любви детей и родителей очень важен возрастной фактор. Меняются акценты любви и ответственности. Теперь ответственность за любимого папу лежит на мне. Когда произошел этот переход – не помню. Может быть, после того как у него случился первый инфаркт.

Вот и сейчас, как объяснить, что у меня часто нет желания ни с кем, ни о чем говорить. А тем более, советоваться. Я уже взрослая девочка. Мне за 50. Все, что “за”, не хочется ни произносить, ни думать.

Просто не хочется говорить. Ни с кем.

– Папа, но ведь ты сам не любишь делиться о том, что на душе.

– Перестань. Я не о душевных муках и сомнениях.

– А о чем? О чем могла рассказать месяц назад? О том, что есть желание, есть надежда, но нет никакой уверенности.

Молчание

– Па, что я не так сделала? Чем тебя огорчила?

– Не огорчила, а обидела.

– Господи, чем?

– Недоверием.

– Ты бы слово помягче выбрал.

– Найди другое.

– Да не хочу я ничего искать! Пришла, рассказала, думала: будешь рад – вот те на.

– Так чего месяц молчала? Боялась, что сглазят?

– Боялась.

– Я?! Это я?! Ну, доченька, ты даешь! У меня нет слов!

– Каких? Возмущения или радости?

– Молодец. Умеешь вовремя все обрезать.

– А что мне остается делать?

– Не знаю…

Я так надеялась, что он будет рад. Увы… Не все поняла. А жаль. Но ведь знаю: все равно рад. А обида ненадолго. Это от одиночества.

2

– Доченька, ты уже наметила ежедневный план экскурсий?

– Его наметили без меня.

– Кто?

– Турфирма.

– Это обязательное условие?

– Нет. Во-первых, будет свободное время. Во-вторых, от любой предложенной экскурсии я могу отказаться.

– Жалко. Они ведь оплачены.

– Не все. Оплачены обзорные. А за остальные – за свой счет.

– Сколько обзорных?

– Две.

– Какие?

– Я не вдавалась в подробности. Знаю, что каждая по 3-4 часа автобусом и пешком. Знаю, что весь центр Парижа: Лувр, Эйфелева башня, Марсово поле, Елисейские поля, Гранд-Опера, Собор Инвалидов, Мулен-Руж, Вандомская площадь, Монмартр.

– Вы увидите Париж с высоты Эйфелевой башни?

– Да. Только за отдельную плату.

– А Версаль?

– Тоже нужно будет заплатить отдельно.

– А кладбище Пер-Лашез?

– Возможно.

– Почему возможно?

– В программе есть, но разрешаются некоторые изменения.

– И Пер-Лашез может оказаться вне сферы вашего внимания?

– Может.

– Жаль. Сколько же там похоронено судеб!

– По-моему, это относится к любому кладбищу.

– Нет-нет. Там, на Парижских кладбищах похоронена судьба России!

– Па, зачем так вычурно?

– Это не вычурно – это правда. Ни одна страна с такой легкостью не выбрасывала за свои границы самых достойных.

– Среди эмигрантов всяких хватало.

– Понимаешь, я о другом. Не о человеческих достоинствах и недостатках. Я о том, что мы так и не поняли, насколько многие из них нужны были стране.

– Мне кажется, в нашей стране достойные люди вообще ни-че-го не решают.

– Интересно, а в других …?

Молчание.

– У тебя будет свободное время?

– Я постараюсь объять необъятное. Очень хочу в Фонтенбло.

– Посмотреть, что вдохновляло импрессионистов?

– Да. В общем, и дворец Наполеона нелишне.

– Это далеко от Парижа?

– Километров 30.

– Но будет хоть один свободный вечер?

– Думаю, да. А что?

– Может, ты встретишься с семьей Заура?

– Я не против, но не представляю: как?

– Просто позвоню ему. Расскажу, что будешь в Париже.

– А ты уверен, что его это заинтересует?

– Да.

– Почему?

– Ездил один мой сотрудник. Понимаешь, совсем чужой человек.

– Он заходил в гости к жене Заура?

– Боже, ты разве не знаешь, что Франсуаза умерла?