Юлия Нестеренко

Лето во фланелевом халате

Палата была рассчитана на семь человек. Три кровати стояли спинками к стене параллельно друг к другу слева, три таким же образом — справа, седьмое койко-место растянулось вдоль белой стены, перпендикулярно соседкам.

Лиза заняла самую дальнюю от двери кровать. Разложила вещи в больничную тумбочку: кружка с ложкой наверху, зубная щетка и паста — на полочку ниже, за хлипкой дверцей — печенье, яблоки и сменное белье в отдельном пакетике.

— Кто придумал, что в больницу надо ложиться в этих цветастых халатах? — задумалась Лиза, поправляя на себе зеленое одеяние с красными лилиями.

И невольно улыбнулась. Как только она узнала, что в гинекологии ей придется провести несколько дней, решила купить себе «что-то поприличнее». Лиза сама пошла в магазин и из нескольких вариантов выбрала вот этот. Она не представляла, какой халат приличествует ее ситуации.

Лизина рука ненадолго задержалась на округлившемся животе: она аккуратно нащупала его под тканью дикой расцветки, и словно обжегшись, отдёрнула ее. Села на кровать, поджав ноги, открыла на середине книгу Лукьяненко. И до обеда от чтения отрывалась лишь на пару секунд, чтобы поздороваться с соседками, которые стали занимать места на койках.

Девочкам в палате предстояло провести несколько часов. Понедельник в гинекологическом отделении районной больницы был днем абортов. Женщины приходили, бросали пожитки, ждали вызова в процедурную, болтая между собой. Никто не заламывал рук, не рыдал, не охал. Лизе иногда казалось, что вместе с девчонками (так по умолчанию принято называть друг друга у женщин, если они оказываются объединены одной идеей или проблемой) она ждет очереди на какое-нибудь банальное физиолечение. Но как только праздные, они же спасительные, разговоры прерывались, в палате повисала тяжелая тишина.

После аборта медсестры с санитарками приволакивали женщин обратно: отходить от наркоза. Бледные пациентки шли на полусогнутых, шаркая тапочками, стараясь удержать между ног прокладку с горячей густой алой кровью. Словно кули с мукой они падали на кровати, постанывали или молча оторачивались к стене, утыкаясь взглядом в безжалостно-белые больничные стены.

Четверо Лизиных соседок прошли эту процедуру. И, отойдя от наркоза, одна из них спросила у Лизы, вновь погруженной в чтение:

— А ты разве не на аборт?

Лиза крепче вцепилась в книгу. Соседка смотрела вопросительно, ожидая ответа.

— Нет, не на аборт… — выдавила Лиза.

— Ты чо? Разве не видишь, какой большой живот. На сохранение? — подключилась к разговору яркая брюнетка. Она бойчее остальных держалась до процедуры, зато наркоз дался ей тяжелее, чем другим.

— Нет, не на сохранение, — ответила Лиза и перевернула страницу. Главный герой попал в двадцать четвертый по счету мир, и ей словно не терпелось узнать, что автор придумал еще интересного. Чтобы спастись от высоты белых больничных потолков, утомительных разговоров, Лиза готова была нырнуть в неизведанное с главным героем или даже вместо него. Потому что неизвестность, ожидающая ее за дверьми кабинета, откуда возвращались девочки, была куда страшнее.

Обе соседки переглянулись, но расспросы прекратили.

— У меня прерывание беременности…Это, когда на позднем сроке. Говорят, это как роды. Я не знаю. Я не сама… По медицинским показаниям, — выпалила вдруг Лиза.

В палате стало невыносимо тихо. За окном надрывалось лето: слышались голоса людей, смех детей с ближайшей площадки, звуки машин. До Лизы они доносились словно из другого мира, из параллельного измерения, придуманного Лукьяненко. В ее реальности звенела тишина, та, что сдавливает горло, и ты боишься глотнуть комок, ставший поперек, потому что будет слишком громко. И ты выдашь себя. Свое беспредельное отчаяние.

Женщины прятали глаза, силясь подобрать нужные слова, от бесполезных потуг тишина еще больше уплотнялась и давила. Лизе захотелось зажмуриться и убежать. В этот момент дверь распахнулась, и санитарки ввели очередную, последнюю на этот понедельник женщину после аборта.

— Приготовься, — кивнула одна из них в Лизину сторону, сгрузив стонущую пациентку на кровать.

Лиза закрыла книгу. Встала. Вот и вся подготовка. Еще несколько минут прошло в томительном ожидании. Внимание соседок по палате переключилось на вновь прибывшую, она причитала громче всех.

— Да, девочки, мы стонем сначала под мужиком, а потом вот… — охнула яркая брюнетка, расспрашивающая до этого Лизу, и покачала головой. В палате кто-то заулыбался, кто-то отвел глаза. — А они отряхнулись и пошли: вот и все дела.

— Предохраняться надо, — подала слабый голос женщина с дальней кровати.

— Надо! — Подхватила брюнетка, и смеясь добавила, — Смотрю, все мы тут умные задним числом.

Палата прыснула. Женщины смеялись, и в каждой в этот момент можно было рассмотреть что-то девичье, наивное. Смех всегда чуть приоткрывает броню, дает разглядеть живое, неподдельное.

— Деееевочки… — протянула последняя пациентка сквозь улыбку, — не смешите, больно смеяться.

— Весело тут у вас, — в палату заглянула медсестра.

— Пойдем, — сказала она Лизе.

***

Страх закончился, когда Лиза переступила порог процедурного кабинета. Он выглядел как тысячи подобных комнат: летнее небо в голубом квадрате окна, кресло, кушетка. Обыденность и стерильность притупляли волнение.

Неизбежное приблизилось, встало в полный рост рядом с Лизой и положило мягкие руки на ее плечи: сопротивляться бесполезно, тратить силы на страх бессмысленно. Принимай.

Лиза посмотрела на столик возле кресла. На нем стояла бутылка с жидкостью, которая должна убить плод и вызвать роды. Лиза до конца не поняла, как оно работает. Послушно, как ей велели, привезла лекарство из городской аптеки. Сама сунула рецепт аптекарю, заказала, оплатила, везла за сотню километров. Обычная стеклянная бутылка с резиновой пробкой. Ничего страшного.

— …уже возникла угроза для жизни матери. Тут все понятно, — Лиза вспомнила консилиум врачей, принимавших решение о прерывании беременности. Уставшие доктора собрались за столом, смотрели на УЗИ и совсем не смотрели на Лизу. Совещались быстро. Самая молодая из них повернулась к ней и с той же интонацией, с какой обращалась к коллегам, повторила:

— Тут все понятно?

Лиза кивнула головой. Сил объяснять целому консилиуму, что ей одновременно понятно все и непонятно ничего, уже не осталось.

Она несколько дней ждала встречи с врачами перинатального центра. Сделала три УЗИ, которые внимательно читали три гинеколога. Трижды напрасно вглядывалась в их встревоженные глаза, пытаясь отыскать надежду. Но хуже всего было то, что все это время она не представляла, можно ли дальше гладить живот и говорить с малышом, если ты, возможно, будешь вынуждена его убить.

Врачи твердили про агонию плода. Но Лиза чувствовала, что он шевелится. Или ей хотелось это чувствовать?

«Потолок белый. Костюм у врача зеленый. Игла укола