Что-то есть невероятно волнующее в самом начале вечера — я имею в виду мой вечер — около половины одиннадцатого или одиннадцати.

Еженощно в «Хобо» происходит грандиозная тусовка, где каждый любит и знает каждого.

Сходятся постепенно, не торопясь. Первыми появляются те, кому нужен столик получше, за ними — любители поглазеть. Обычно мы усаживаем их у дальней стены или даже в отдельном зале, если они не внушают доверия. Вообще-то заведение у нас закрытое, только для своих, но тем не менее чужаки исхитряются просачиваться.

Какое-то время все сидят в ожидании настоящих свингеров. Первые из них подтягиваются к половине первого, к часу, остальные еще позже. Золотоволосые девушки в ковбойских или индейских костюмах, в сапогах, в прозрачных платьях, с голой спиной, а то и вообще без верха или без юбки. Чем смелее и неожиданнее, тем лучше. Их сопровождают патлатые, развязные рок-музыканты или модные молодые киноактеры. Очаровательные старлетки и модели в пышных вечерних туалетах — с более почтенными и сдержанными спутниками. Это уже уважаемая социальная группа. Богатые греки. Сверхбогатые арабы. А также случайные кинозвезды, члены парламента и даже сенаторы. Заезжие знаменитости. Писатели, модные кутюрье, светские фотографы. Всех их привлекает зрелище и возможность покрасоваться и пообщаться с друзьями. К двум часам в зал набивается столько народу, что яблоку упасть негде. Место можно приискать разве что для Фрэнка Синатры или Мика Джаггера.

Сейчас кажется нелепым, что еще полгода назад эти женщины совали мне в руку пару фунтов и не узнавали на улице. Теперь же просто прохода не дают: «О, дорогой, — чмок-чмок-чмок, — кто здесь у нас сегодня?»

И хвать украдкой за интимное место, если дружок или муж отвернется. «Пожалуйста, посади нас поближе, не так, как в прошлый раз», — следует пылкое поглаживание и призывный, недвусмысленно откровенный взгляд. Затем муж или дружок делает шаг ко мне, крепко жмет руку, заверяет, что несказанно рад видеть, и я препоручаю их Франко — старшему официанту, который рассаживает парочки в соответствии с их положением и ролью. Зрителей по одну сторону зала, участников — по другую. Все как положено, чин чинарем.

Да, теперь я личность знаменитая, все мечтают со мной подружиться. Потеха, и только! А ведь я ничуть не изменился, пою все тем же голосом, разве одеваться стал поприличнее. Вот и все. А женщины — вы не поверите — готовы друг дружке глаза выцарапать за право в постели со мной встретиться. Как будто я им огромное одолжение оказываю… Хотя кто знает, — а вдруг так и есть? Словом, не слабо — хотя и не для слабаков.

Вас, должно быть, распирает от любопытства узнать, каким образом Тони Шварцбург, простой парень из скромного лондонского района Элефант-энд-Касл, стал Тони Блейком — столичной знаменитостью, распорядителем самой популярной и модной дискотеки «Хобо»? А ведь мне доверяют самые большие люди, обращаются с вопросами вроде: «Где бы добыть немного травки или зелья?»и «Есть хорошие девочки?». Всему Лондону известно — Тони может все.

Что вам сказать — довольно долго я вел такую же никчемную жизнь, как и большинство парней нашего района: не вылезал из уличных драк да пялился в телевизор. Родители мои, Сэйди и Сэм, считались благополучной еврейской четой, но друг друга на дух не выносили. Сэму было и на меня плевать, а вот Сэйди души во мне не чаяла. «Займись делом, как твой кузен Леон, — твердила она, — чтобы семья тобой гордилась».

Невинности я лишился в тринадцать лет, за несколько дней до Бармицвы. Вот бы чем моим предкам гордиться, но они о том не ведали. Веселая получилась история. Одна крошка, на несколько лет старше меня, наградила меня мандавошками, и я потом целых полгода пытался их вывести, а заодно делился ими с новыми подружками. В конце концов я поделился не с той девчонкой, и все выплыло наружу. Сэйди закатила истерику, а Сэм потрепал по спине и купил мне какую-то мазь.

В шестнадцать я попался, когда воровал бензин из машины. Занятие было выгодное, пока выгорало. Мы выцеживали бензин в канистры, а потом продавали в гаражи и на заправочные станции — возможно, те самые, где этот бензин был куплен! Мне дали условный срок, отпустили на поруки, и на этом моя преступная деятельность завершилась.

С тех пор чем я только ни занимался — доставлял газеты, мел полы, провожал и рассаживал зрителей в кинотеатре. С последней работы меня уволил управляющий, застав в самый неподходящий миг с одной кралей на заднем ряду. Она была его лучшей работницей, и он сам время от времени пользовался ее услугами, так что немудрено, что меня постигла печальная участь. К сожалению, девица умудрилась залететь, и разразился семейный скандал, но, на мое счастье, оказалось, что управляющий настолько ценил девчонку (хорошие работницы на дороге не валяются), что согласился заплатить за аборт. Словом, все обошлось.

К этому времени Сэйди с Сэмом порядком устали от моих выходок, за что я их, впрочем, не виню. Сэм перестал орать на Сэйди, переключившись на меня. И тут кто-то вспомнил про дядю Берни.

Дядя Берни был гордостью всей семьи. Он владел двумя гастрономами, что позволяло ему держаться особняком от остальной родни. Однако Сэйди считала, что, будучи его единственной сестрой, заслуживает особого отношения. Она силком приволокла меня в магазин на , Грейт-Портленд-стрит и потребовала, чтобы Берни нанял меня на службу. Особого восторга Берни не проявил, но, прекрасно понимая, что в противном случае ему от Сэйди не избавиться, согласился. У него была дочь Мюриел, рослая статная девка с густыми черными волосами — причем везде, какое только место ни назовете. Но это ее не портило, даже придавало что-то сексуальное. Грудастая, тонкий нос с горбинкой. Мне, конечно, не следовало так поступать — как-никак она была моей кузиной и все такое, но как мог я, Тони Всеядный, не воспользоваться подвернувшимся случаем? Про это прознал дядя Берни, и моя карьера в его гастрономе завершилась. Сэйди была убита горем, и даже Сэм казался подавленным.

Впрочем, жизнь в Элефант-энд-Касл настолько мне обрыдла, что я уже и сам подумывал, почему бы, поработав на Грейт-Портленд-стрит, не попытать счастья и дальше. И я устроился посудомойщиком в «Савой», сняв заодно комнату в Кэмден-Таун. Жизнь настала прекрасная. Свое двадцатилетие я встретил счастливым молодым человеком.

Я познакомился с прелестной кудрявой блондинкой по имени Эви, которая работала распорядителем в дешевом ресторанчике. Она устроила меня туда официантом, и я открыл для себя мир чаевых. Дело пришлось мне по душе и научило разбираться в людях. Я постиг, например, как выманить фунт у забулдыги, который не хотел расставаться даже с пенсом. В неделю я зашибал двадцать фунтов. Я стал покупать себе итальянские костюмы в полоску, модные остроносые туфли и знакомиться с девочками классом повыше — парикмахершами, продавщицами и так далее. Недурно, да? Я ощущал себя королем. По воскресеньям ездил в Элефант и вручал Сэйди пятерку. Правда, она всегда отказывалась и разражалась речью о том, что я должен экономить деньги, остепениться, жениться на порядочной еврейской девушке и вообще быть таким, как кузен Леон, а он, по-моему, полный раздолбай.