На продуваемом всеми ветрами гребне холма стояли два волка и смотрели вниз. Там, в лагере у подножия, два дня назад завершился гаддерглод. Крупного волка с серебристой шкурой и слегка искривлённой лапой звали Фаолан. Рядом с ним замерла измождённая маленькая одноглазая волчица. Вопреки всем предсказаниям именно они были названы победителями, и теперь им предстояло стать членами особой волчьей стаи – Стражи Кольца священных вулканов.

Впервые за все время, что они числились глодателями, самыми презренными членами стаи, Фаолан и Эдме стояли горделиво и прямо, навострив уши и вытянув хвосты по ветру. Но прежде чем отправиться к Кольцу священных вулканов и начать новую жизнь, им нужно было совершить еще одно путешествие – слаан-лиф: это был ритуал прощания малькада – про́клятого волка, родившегося с уродством, – со своей прежней судьбой. Слаан-лиф – ритуал примирения, странствие в поисках истины и своего места в мире.

Новорожденных малькадов уносили подальше от стаи и оставляли умирать. В тех редких случаях, когда несчастные щенки выживали, им дозволялось вернуться в свой клан в роли глодателя. И только те из них, кто докажет свое мастерство, могли когда-нибудь стать членами Стражи.

С давних времен существовал закон, что победившие на гаддерглодах будущие стражи должны были сначала посетить то место, где их покинули, – тумфро на языке волков. Считалось, что таким образом они расстаются со своим прошлым и оставляют позади все унижения и страдания, которые им довелось пережить. Фаолана бросили на берегу реки, которая делила страну Далеко-Далеко на две части. Эдме когда-то оставили умирать на самой северной вершине Кривого Хребта.

Их шкуры трепал пронзительный ветер, необычайно холодный для весенней Луны Сбрасываемых рогов. Волки подняли морды. Небо покрывали плотные грозовые тучи. Однако мысли Фаолана и Эдме были заняты вовсе не погодой. Каждый задавал себе один и тот же вопрос: «В самом ли деле все мои беды останутся позади? Действительно ли я обрету покой и свое место в мире?»

В ушах их до сих пор звучали слова фенго: «Идите и найдите свой тумфро. Знайте, что вы больше не про́кляты. Вы больше не малькады. Вы – волки Стражи, готовые служить во имя общего блага. Так говорил первый фенго, более тысячи лет назад спасший нас от Долгого Холода и приведший в благословенную страну Далеко-Далеко».

– Фаолан, до того, как фенго сказал нам, ты догадывался, где твое тумфро? – спросила Эдме.

– Я не догадывался. Я знал, что меня оставили на берегу реки. Мне рассказывала об этом Гром-Сердце. Только она не говорила, где именно.

– И ты уверен, что твое тумфро именно там?

Эдме пристально вглядывалась в него своим единственным глазом. Пока что они шли вместе – цели их путешествия находились примерно в одном направлении. Завтра на рассвете они разойдутся, а после посещения тумфро снова встретятся и отправятся к Кольцу Священных вулканов.

– Странный вопрос, Эдме. Уж фенго-то должен знать.

– Наверное, так и есть, но… я не могу объяснить. Мне кажется, что Кривой Хребет – не совсем подходящее место. Я слышала, что каждый глодатель в глубине души догадывается, где его оставляли умирать. Это врожденное чувство.

– А ты ничего не чувствуешь?

– Не могу сказать точно… Но если бы чувствовала, то сказала бы, что мое тумфро точно не на северной вершине. – Волчица покачала головой, словно пытаясь вытряхнуть из головы тревожные мысли.

Фаолан посмотрел на нее. Сейчас, когда их приняли в Стражу, должна была бы начаться новая, куда более радостная жизнь, но по его спутнице этого не скажешь.

Эдме отличалась невысоким ростом и даже среди глодателей казалась самой неряшливой и отталкивающей. Отчасти это объяснялось тем, что она принадлежала к клану МакХитов, славящихся своей грубостью. Переносить все тяготы и невзгоды нелегкой жизни глодателя ей помогали врожденный оптимизм, надежда на будущее и неунывающий нрав. Даже сейчас она пыталась приободриться – отчего Фаолан еще сильнее ее жалел.

– Погляди на небо! Видишь, как Великий Волк указывает на Пещеру Душ? Как там ее называла Гром-Сердце?

В этом вся Эдме – любознательная, умеющая отвлечься от собственных переживаний.

– Медведи называют свою Пещеру Душ Урсуланой.

– Какое забавное слово – Урсулана!

Эдме повторила его, словно смакуя каждый слог.

– Иногда я думаю, что на небе нет никаких границ и оно одно на всех, – сказал Фаолан.

– Это чудесно! – воскликнула Эдме и негромко запела песню про единое небо и про населяющих его созданий, сочиняя ее прямо на ходу.

На востоке вставали все новые и новые созвездия, рассеивая ночную тьму тысячами огоньков. Фаолан внимательно слушал свою спутницу. Он надеялся, что ее пение – правда, что небо действительно одно для всех и что когда-нибудь он обязательно встретится с Гром-Сердцем, вырастившей и воспитавшей его медведицей– гризли, которая любила его, как собственного детеныша.

На ночь они остановились у небольшого болотца, на берегах которого росли крохотные ярко-желтые цветы. В качестве ночлега был выбран небольшой пятачок сухой земли под каменным выступом. У вершины скалы в вечернем ветерке колыхалась паутина, и Фаолан залюбовался ее хрупкой красотой.

– Знаешь, а я слышал, что паутина гораздо прочнее, чем кажется.

– Правда? – тут же загорелись глаза Эдме. – Где ты об этом слышал?

– Сарк-из-Топи так говорила. С помощью паутины она останавливает кровь и перевязывает раны.

– Ты ведь знаком с Сарк, да? – в голосе Эдме слышалось еле заметное волнение.

Фаолан ничуть не удивился: многие члены стай опасались волчицы-отшельницы, считали ее колдуньей.

– Да. Она понимает меня, как никто другой.

– Как ты думаешь, твоя мать приходила к ней после того, как… ну, ты знаешь…

Эдме не закончила, но Фаолан прекрасно понял, о чем она хотела спросить.

После того как матерей малькадов изгоняли из клана, многие из них приходили к Сарк, и отшельница давала им зелья забвения. Так волчицы быстрее чувствовали в себе силы жить дальше, вступить в новый клан, найти нового супруга и родить здоровых волчат.

– Я не знаю своей матери, но за зельями она не приходила. Сарк сама мне об этом рассказывала. А твоя приходила, как думаешь?

Эдме ответила не сразу.

– Понятия не имею. Я вообще ничего об этом не думаю, как и о тумфро.

Фаолан заметил, что она не стала произносить слово «мое» – «мое тумфро». Северная вершина значила для Эдме не больше, чем самая далекая звезда.