Утром 24 декабря 1735 года, перед самым Рождеством, в одном из домов неподалеку от Санта-Мария-дель-Фьоре, что в самом центре Флоренции, начался переполох. Женщина, несколько месяцев назад поселившаяся в этом доме, вздумала рожать. Жила она одна, без друзей и прислуги, и называла себя синьорой Марией Ручелаи, хотя вовсе не была итальянкой. Поскольку она снимала у хозяев дома несколько комнат, то убираться к ней приходила хозяйская служанка по имени Пепина. Этим же утром Пепина, как обычно, поднялась к постоялице, чтобы узнать, не нужно ли той чего, и застала даму в чрезвычайно печальном положении.

Родовые схватки начались уже довольно давно, но несчастная не издала ни звука, боясь, должно быть, потревожить сон хозяев. Пепина, войдя в комнату, увидела синьору лежащей без сознания. Всполошившись, бедная служанка, крича на весь дом, побежала к синьоре Анне, своей хозяйке. Та, послав тут же за доктором, поднялась наверх. Женщины захлопотали, пытаясь привести, в чувство роженицу, а синьор Збарро, муж синьоры Анны, громко посетовал на то, что вот перед самым Рождеством приключилось же такое!

Явившегося вскоре доктора проводили наверх, где он и выполнил свое дело, приняв младенца — девочку. Молодая мать едва пришла в себя, но силы ее оставляли, и доктор шепнул синьоре Анне, что он ни за что уже не отвечает. Ребенок выживет, а вот мать…

Синьора Анна посмотрела на женщину и прошептала:

— Poverina!

Женщина, казалось, услышала ее и открыла глаза. Жестом она подозвала к себе синьору Анну, и та, повинуясь своей отзывчивости, подошла к ложу умирающей. Женщина указала рукой на медальон, покоившийся на ее груди, и тихо произнесла:

— Per favore! Da’questo da mia figlia… Отдайте это моей дочери.

Это был простой, но довольно крупный, серебряный медальон, в котором обычно хранились портреты или памятные мелочи. На той же цепочке, рядом с медальоном, висели два ключа: один большой, как ключ от двери, а второй совсем маленький. Женщина продолжала что-то говорить, но синьора Анна не понимала ни слова, так как язык ей был совершенно непонятен.

— Синьора Мария, — прошептала Анна, — я ничего не понимаю.

Женщина находилась в том странном состоянии, что нельзя было понять: бредит она или находится в сознании.

— Нет, нет, меня зовут Наталья, mi chiama Natalia, — шептала она. — Моя дочь, она тоже…

— Да, да, конечно, — синьора Анна чуть не плакала, — синьора Наталья! Ее назовут так же.

— И еще, — слабая рука указала на небольшую шкатулку, стоявшую на столике у окна, — это тоже ее и немного денег…

— Да, да…

Но синьору Анну женщина уже не слышала. Она умерла.

— Санта Мария! Бедняжка! Что-то теперь будет, бедная малышка!

Для ребенка срочно нашли кормилицу. Синьор Збарро занимался похоронами, а его супруга разбирала вещи в комнате покойной. Медальон с ключами и шкатулку она сразу же отнесла к себе в комнату.

— Последняя просьба умирающей свята, Пепина, — сказала она служанке. — Пусть эти вещи хранятся пока у меня.

В комнате синьоры Ручелаи также нашлось достаточно денег.

— Прекрасно, мой Лучиано не будет так ворчать, оплачивая похороны и кормилицу, — прибавила она.

Вскоре малышку окрестили, дав ей имя Наталья. Синьора Анна пожелала стать ее крестной матерью, заставив своего мужа стать крестным отцом маленькой синьорины Ручелаи (ведь иного имени они не знали). Своих детей у Анны не было, поэтому она с жаром принялась заниматься младенцем, но…

Видно, Бог судил маленькой Наталье остаться без матери и без семьи. Ее благодетельница через два с половиной года умерла от холеры. Синьор Збарро, хоть и уважал память жены и воспоминания о ней, задумал избавиться от девочки. Добро бы, это была его родная дочь, а так….

Поэтому синьор Збарро собрал малышку, нарядив ее в платьице, сшитое заботливой рукой его жены и украшенное именем «Наталья Ручелаи-Збарро», и отнес ее в воспитательный дом. Единственное, что он захотел сделать для нее, так это одеть на нее тот самый медальон с ключами, что остался ей от родной матери, и отдал монахиням из воспитательного дома шкатулку с наказом отдать эту шкатулку девочке, когда она подрастет. Надо сказать, что в эту шкатулку не заглядывала ни его жена, ни он сам, сколько бы любопытство ни подстрекало их на это. Маленькая Наталья осталась в воспитательном доме и росла, ничего не зная о себе.

Одним из обычаев сиротского дома было подыскивать детям усыновителей. Для того детей выставляли на помост, сделанный специально во дворе для этой цели, дабы проходившие мимо люди могли выбрать приглянувшегося малыша и усыновить его.

Некто синьор Мескита совершал путешествие по Италии. Он держал путь с севера на юг: из Турина в Рим. Проездом он оказался во Флоренции, и теперь в сопровождении приятеля шел мимо воспитательного дома. Небольшая толпа встала на их пути, а разговор, донесшийся до их ушей, привлек внимание синьора Мескиты.

— Про эту девочку говорят, что она из Московии и имя у нее не такое, как принято детей называть у нас. Никто не хотел бы взять ее в свой дом, даже синьор Збарро отказался от нее…

— Да, его жена сказала, что это странно и может быть даже опасно, ведь неизвестно, кто она…

Эти фразы, которыми перекидывались горожане прямо под носом у синьора Мескиты, чрезвычайно привлекли его внимание. Он взглянул на помост и увидел там маленькую девочку, лет четырех-пяти. Круглое лицо и светлые глаза и волосы не вполне убедили его в том, что девочка может быть славянкой, однако ему вдруг стало жаль бедного ребенка, ведь жизнь в этом городе, полном такими слухами, не может стать в будущем для нее приятной.

Мескита обогнул толпу и подошел к священнику, служившему в воспитательном доме. Перемолвившись несколькими фразами, мужчины вошли в самый дом. Девочку вскоре тоже увели со двора. Через полчаса монахини озабоченно вздохнули, с некоторым опасением провожая в путь малышку с двумя незнакомыми людьми.

«Все равно здесь ее не ждет ничего хорошего», — думал падре, перебирая монеты в кошельке, данном ему Мескитой.

— Ну вы, Петр Николаевич, и удивили меня, — сказал спутник синьору Меските.

Не оставлять же здесь нашу соотечественницу. И первым делом надо, чтобы ее окрестили в нашу веру, а то что это такое… — ответил Мескита, оказавшийся на поверку Петром Николаевичем.

— Интересно, а что в этой шкатулке?

— Ну думаю, она подрастет, тогда мы все и узнаем. А теперь потерпим, раз уж столько лет ее никто не открывал.

Так маленькая Наталья Ручелаи вернулась на родину своей матери.

Петр Николаевич Обресков вернулся в Россию, совершив то путешествие, которое наметил. Дома ждали его жена Аграфена Ильинична и двенадцатилетний сын Павел. И как ни старался Петр Николаевич убедить свою супругу в том, что Наталья вовсе ему не дочь, ему это не удавалось. Но по природе женщина не злая, любившая мужа и мечтавшая о большой семье, Аграфена Ильинична приняла девочку на воспитание. И маленькая синьорина Ручелаи стала Натальей Петровной Обресковой. Медальон при ней всегда находился неотлучно, а шкатулка так и не была открыта ее приемными родителями.