Летняя история

Глава 1

Карета скорой помощи неслась над оживлённым летним городом, вечер был похож на день — суетой, людьми и шумом.

Ложкина кинула взгляд на систему и придержала нервно дёргающуюся руку пациента. Мужчина тридцати лет, который, впрочем, выглядел на все сорок, с сияющей синей половиной лица, один глаз был заплывший, другим он расфокусированно водил по металлическим стенам, иногда задерживался на лице девушки, и тогда из его рта раздавалось нечленораздельное мычание.

— Погодь умирать, — уверенно сказала Ложкина, — вот доедем, в приёмнике и помирай.

Мужчина согласно моргнул взглядом, ещё раз дёрнул рукой, в итоге предприняв попытку встать и выдернуть намертво зафиксированный лейкопластырем катетер.

— Лежать, — грозно прикрикнула Ложкина, — как достал, а, — она уверенно зафиксировала свободную руку пациента и продолжила, — свяжу сейчас, понял?

Глаз неуверенно посмотрел в сторону Ложкиной в синей форме и закатился.

— Слышь, — она обратилась куда-то в сторону водительского сидения, — никто не напомнит мне, какого мы вообще с этим сбродом возимся?

— Ты клялась самому!

— Ах, да, б@@, и это пока космические корабли бороздят просторы Вселенной.

Мужчина издал протяжный звук, смешавшийся с рывком Ложкиной, которая ловко удержала пациента, в то время как остатки рвотных масс с жутковатым и протяжным звуком потекли прямо на форменную куртку Ложкиной.

— Петрович, миленький, поторопись, а! — взмолилась Ложкина.

— Угу, — раздалось глухое со стороны водителя.

«В небесах, высоко, ярко солнце светит.

До чего хорошо жить на белом свете.

Если вдруг грянет гром в середине лета,

Неприятность эту мы переживём!»

Раздалось из кармана Ложкиной, которая с силой фиксировала лицо мужчины и его руку, в то время как молоденькая и, кажется, перепуганная практикантка всем телом навалилась на ноги.

«Я иду и пою обо всём хорошем

И улыбку свою я дарю прохожим.

Если в сердце своём не найду ответа.

Неприятность эту мы переживём!»

Продолжал напевать телефон, с каждым слогом всё громче и громче.

И так несколько раз, пока мужик, кажется, успокоенный словами песни, перестал брыкаться, и практикантка не вытащила смартфон и, проведя пальцем по поверхности, поднесла к уху Ложкиной.

— Ну, ты где? — раздалось на том конце, добродушное и даже где-то вкрадчивое и покровительственное.

— В дерьме, — коротко ответила Ложкина.

— На работе, ясно, — примирительно прозвучал голос.

— Иди-ка ты в жопу, — огрызнулась Ложкина.

— Заманчиво, Танечка, заманчиво, буду краток, ты помнишь, всё в силе?

— Ничего я не помню.

Скорая заехала за металлические ворота в центре города и проследовала к приёмному покою, практикантка отбила звонок, Ложкина сняла перчатки и направилась «сдавать клиента», который всё же был скорее жив, чем мёртв.

Перекинувшись парой «любезностей» с дежурным, она вышла на улицу и, подмигнув практикантке, направилась к машине.

— Ну, что, сдаёмся дезинфектору, согласно санпину, богу нашему, а пока сами-сами.

Утром Ложкина сидела за столом и заполняла формуляр за формуляром, расписывалась в журналах, тщательно фиксируя и соблюдая все знаки препинания, законодательства и инструкций.

— Как вы думаете, он выживет? — подняла взгляд практикантка.

— Кто?

— Нууууу… тот дедушка.

— Ты его довезла живым, вот об этом думай, смотри, — она показала на графу, — вот тут нужно обратить внимание на…

— Но всё же?

— Лена, не думай об этом, — поморщилась.

— Но это же наша работа. Мы работаем с жизнями людей!

— Наша работа — вот, — Ложкина тряхнула сероватыми бланками, — вот с этим мы работаем, и если тебе дорога твоя жизнь, учись.

Лена потупилась, Ложкина поджала губы.

— Нет, не выживет, дня через два он умрёт в реанимации, может ему даже станет лучше через сутки, но он всё равно умрёт. А женщина с кровотечением выживет точно, это хорошо, сколько там ребёнку? Полторы недели…

— Как же её выписали?

— Да так, рабочая ситуация, сплошь и рядом, скоро поймёшь…

— Но кааааак вы на врача того, в приёмнике орали.

— Разве?

— Ага! Мне показалось, он вас не любит…

— А нас все не любят, Леночка. Пациенты нас не любят, врачи в стационарах нас не любят, нас вообще не за что любить, — подмигнула, — привыкай. И давай, запоминай, а то отправишься одна и в первый же день сгинешь под этой кипой, — показала глазами на формуляры, — а потом ещё и погаными вилами говна не разгребёшь…

Выйдя утром на свежий воздух, вкушая запах остатка белой ночи, Татьяна потянулась и направилась к остановке маршрутки. Но, передумав, пошла пешком. Иногда, особенно, когда смена выпадала особенно «весёлая», Татьяна любила пройтись по городу, слиться с потоком горожан, пройти по широкому мосту через главную реку города и, остановившись, замерев, принюхаться к запаху Невы и выхлопных газов. Причём запах Невы был скорее неким мифом, погребённым под спудом мегаполиса, но Ложкиной нравился этот миф, как и северо-западный ветер, который, несмотря на летний месяц, пронизывал насквозь, до косточек.

«В небесах, высоко, ярко солнце светит.

До чего хорошо жить на белом свете.

Если вдруг грянет гром в середине лета,

Неприятность эту мы переживём!»

— Да, — ответила на звонок.

— Как отработала?

— Ай, как обычно.

— С праздничком.

— Спасибо, спасибо.

— Так что, у нас всё в силе?

— Что у нас в силе? — в голосе слышалось недоумение.

— Ложкина! Не говори, что ты забыла!

— Не говорю, но я забыла.

— Нет же.

— Да же.

— Мы договаривались, ещё зимой, вспомни… у Лёши на даче… — он специально останавливался, чтобы дать Ложкиной вспомнить, — летом, в день…

— А, чёрт, неее, прости, Шувалов, но сил нет.

— Тань…

— Лёнь.

— Ты разочаровываешь меня.

— Ой, да брось ты.

— Я, можно сказать, ради тебя приехал.

— Я, типа, польщена и всё такое, но спать я хочу больше, чем пить и сношаться.

— Господи, какая ты хамка, Ложкина.

— Я всего лишь честная.

— Танюша, я серьёзно, нам зимой не особо удалось пообщаться, давай хоть сейчас, а то когда ещё… я соскучился.

— Ты представляешь, где дача Лёши?

— Ага, я тут сейчас.

— А я только с работы вышла.

— Лови такси и к нам, к вечеру выспишься,