* * *

«Он все знает», – сказала я. Паника начисто лишила меня разума, и весь мой хваленый французский выветрился из головы, как легкий дымок от затушенной сигареты. Это был полный провал. Я хотела сказать не это, другое, но разве можно что-то сделать правильно, когда на тебя направлено черное металлическое дуло пистолета? Такая маленькая ерунда, чем-то похожая на сувенирную зажигалку, а парализует так, словно укусил скорпион. Я хотела сказать: «Il apprend tout»[2], конечно, имея в виду, что такое не скрыть и что, выстрелив, Одри уже не оживит меня. Я собиралась добавить, что вряд ли мое холодное мертвое тело в квартире Андре поможет ей проложить путь к его сердцу, что он отомстит за меня, укокошит эту сумасшедшую с пистолетом в руке. Но вместо этого из моего рта вылетело: «Il sait tout». Значение сказанного несколько отличалось. Различие маленькое, почти незаметное, как между звуками вдоха и выдоха. Но оно оказалось роковым, словно кто-то перевел рельсы на другой путь, по которому летел никем не управляемый поезд под именем Одри Шараф. Теперь мы летели в пропасть.

Сердце стучало как свихнувшийся, сломанный метроном, а время замедлилось и почти встало. Где-то на периферии сознания маячила бессмысленная теперь мысль. «Как же так, почему я ни разу не подумала о ней»? И еще: «Боже, какая же глупость! Изнеженная длинноногая Одри, да заметила ли она меня вообще в тот самый первый день, на вечеринке в доме матери Андре?» Я запомнила ее тогда – она плыла по саду в солнцезащитных очках, вежливо улыбаясь всем и каждому, и никому в особенности. Но у меня ни разу не возникло о ней даже случайной, мимолетной мысли. А ведь маникюр-то французский, тот самый. Её пальцы лежали на рукояти пистолета, обхватив металл, как тонкие змейки.

– Красивый маникюр, только с никабом он как-то не сочетался, – заметила я.

Одри ухмыльнулась и склонила голову, словно раздумывая, выстрелить в меня сразу или подождать, посмотреть еще на то, как я дрыгаюсь у нее на прицеле. Затем она шагнула ко мне и протянула руку – я вздрогнула, когда ее пальцы прикоснулись к моим – ее рука оказалась обжигающе горячей.

– Какая интересная вещица, – Одри бросила короткий взгляд на мое кольцо. – Черный бриллиант, не каждый день такое увидишь.

– Только не пытайся убедить меня, что в твоей жизни недостает драгоценных камней, – рассмеялась я, но смех прозвучал несколько натянуто, неестественно. Одри не отпускала мою руку, жадно разглядывая кольцо.

– Значит, он научился любить по-настоящему? – удивленно произнесла она. – Или притворяется?

– Вполне возможно, – согласилась я, и Одри согласно кивнула. Я сочла это за хороший знак, наивная. – Отпусти Николь, она тут вообще ни при чем, зачем тебе лишние жертвы? – Мой голос прозвучал спокойно, но результат оказался прямо противоположным. Одри стащила кольцо рывком – так, что содрала кожу на моем пальце до крови. Если бы она могла – я уверена в этом – она вырвала бы кольцо и с пальцем, но белое золото соскользнуло с руки покорно. Одри отбросила мою руку с такой силой, что я чуть не упала.

– А зачем мне лишние свидетели? – полюбопытствовала она. – Что за черт! Вы вообще кто, женщина? – спросила она, отступая на шаг в холл. Затем Одри толкнула ошарашенную, парализованную страхом Николь ко мне. Я выдохнула и огорченно посмотрела на соседку. Николь стояла рядом со мной в своем цветном халатике, её волосы кокетливо кудрявились, в руках она держала тарелку с бисквитами. Соседка была похожа на постаревшую фарфоровую куклу с застывшей улыбкой на губах. В глазах же плескалась паника.

– Даша, – пробормотала она. – Я не хотела… мешать, я только думала позвать тебя на кофе. Я и забыла, что у тебя теперь есть своя кофейная машина. – И Николь чуть не заплакала, глядя на пистолет.

– Он купил ей кофе-машину, представляешь? И кольцо – мое кольцо! – ей отдал. Нет, ну, кто так делает? – фыркнула Одри, обращаясь к Николь, как к старой доброй подружке. – Вы ведь Николь, верно? Живете здесь рядом? Если уж собрались выпить кофе, не стесняйтесь.

Николь посмотрела на меня, словно не зная, как ей поступить, и я тихонечко кивнула.

– Я совершенно уверена, что это кольцо было куплено для меня. Почему ты решила, что оно твое? – спросила я у Одри.

– О, да потому что это все мое! Моя жизнь, а не твоя, неужели не ясно? – вырвалось у нее против воли. – Тебя вообще не должно быть здесь. Ты должна исчезнуть, просто исчезнуть. Все было так хорошо до тебя.

– Но я вряд ли просто исчезну, если ты нажмешь на спусковой крючок, – пробормотала я, и Одри нахмурилась. Я лихорадочно соображала. Ее растерянность, ее бравада – все говорило о том, что она никак не планировала меня убивать сегодня. Еще бы ведь если она следила за нами, то наверняка знала, что Андре запер меня в отеле и запретил уходить. Зачем же тогда она пришла сюда? Ради Андре? – Если ты выстрелишь, тут будет море крови, ужас, полиция и прочее, сама понимаешь. Ты никогда уже не сможешь повернуть время вспять. Слушай, а давай я просто уеду. Хочешь? Исчезну, а ты останешься тут – навсегда. Как хозяйка дома.

– Но ведь ты не исчезнешь, – процедила Одри с жалостью. Она сказала это после долгого раздумья. Может, ей нравится быть в его доме в отсутствие хозяина, незримо участвовать в его жизни, играть в Андре, как в куклы, пока никто не видит? Ревновать его?

– Я уже давно хочу уехать домой. Если бы ты следила за нами внимательнее, то знала бы это, – бросила я назидательным тоном. – Я ужасно устала от Франции и от Парижа в особенности.

– Что? – вытаращилась на меня Николь. О, бедняжка Николь, ей и в голову не могло прийти, что кому-то может не найтись места в этом древнем городе мечтателей и художников. Я бросила на Николь выразительный взгляд, и она тут же кивнула, тряхнув своими кудряшками, и посмотрела на Одри. Та вдруг перевела прицел на Николь, и мы с ней, две жертвы, закричали в голос.

– Нет, не стреляй, – кричала я.

– Не может быть! Невозможно! – частила Николь. – Я… у меня на плите рагу, я поставила на маленький огонь, потому что ему еще долго томиться, но если я не вернусь, ведь оно сгорит, разве нет? – Ее слова прозвучали так абсурдно, что Одри расхохоталась и на несколько мгновений опустила пистолет.