4 октября 1943 года. Позиции 1078-го стрелкового полка 322-й стрелковой дивизии

Дверь «Студебеккера» распахнулась с каким-то театральным скрипом. В прокуренную кабину, словно поджидал этот момент, сразу же ворвался пахнущий осенней сыростью ветер, ударил в лицо, сорвал с самокрутки несколько крупных оранжевых искр.

Я нащупал ногой невидимую в темноте подножку, встал на нее, машинально похлопал себя по карманам – все ли на месте, подтянул планшет.

Темень стояла хоть глаз выколи. Только за еле различимой гребенкой леса облака подсвечивались холодными, мерцающими отблесками – видимо, от осветительных ракет.

– А это точно 78-й?

– Вторую неделю тут мотаюсь!

Тень шофера качнулась в полумраке кабины, и вдруг перед капотом вспыхнули два синеватых световых конуса, стала видна разъезженная, усыпанная кляксами жирной грязи дорога, от которой в сторону леса отпочковывался совсем уж убитый проселок с глубокими, залитыми водой колеями. Перед поворотом стояла струганая слега с раскисшим фанерным указателем: «Хозяйство Казначеева». Фары так же резко погасли, и ночь снова залепила глаза.

– Тут с полкилометра, не больше, – обнадежил водитель.

– Ну ладно тогда. Бывай, что ли?

– Табачку бы отсыпали, товарищ лейтенант. – На силуэте головы блеснула полоска зубов.

– Держи.

Я кинул на сиденье почти полную пачку госпитальной махорки – все равно не могу ее, проклятую, курить. Подцепив вещмешок, спрыгнул на землю, хлопнул дверью. Водитель рванул с места – подпрыгивая в ночи, замигали светлячки стоп-сигналов и, метнувшись влево, исчезли. Едко-ароматное облачко бензиновой гари растеклось над невидимой дорогой. В наступившей тишине явственно проступили осторожные, вкрадчивые звуки: шум ветра в траве, шелест листвы, далекие удары артиллерии. Я в две затяжки добил вонючую самокрутку и посмотрел на часы: светящиеся стрелки показывали ровно полвторого.

Дождь закончился, когда выезжали со станции, однако воздух все еще был густо пропитан влагой. Из-за горизонта, совсем у края, показалась яркая звезда – ракета, – будто выглянула из озорства. И тут же нырнула обратно, оставив после себя бледное пятно зарева.

Километра два – прикинул я расстояние до передовой. Включил фонарик и, обходя заполненные водой выбоины, двинулся в сторону леса. Как только дорога нырнула в березняк, наполненный шорохом падающих капель, путь перегородили две комковатые тени: бойцы в плащ-палатках, за их спинами, на обочине, виднелось что-то типа грубо сколоченного навеса с лавочкой и столиком. По глазам полоснул луч, заставив зажмуриться.

Предвосхищая вопрос, я было полез за документами, но, заметив, как один нервно дернул стволом ППШ, замер. «Бдительность!» – прозвучал в голове свирепый голос майора Кузуба. Пристрелят еще, стражи рубежей…

– Предъявите документы! – обратился тот, что постарше, с вислыми усами.

Вот теперь можно. Который помоложе, совсем салага еще, все так же грозно выставив ствол, внимательно следил за моей рукой. И под этим взглядом я плавно извлек из кармана гимнастерки удостоверение. Луч фонаря переместился на документ, и я с облегчением проморгался.

– Аптамат поправь, служивый, – посоветовал молодому.

Шмыгнув носом, парень сделал вид, что это к нему не относится. Усатый старшина скрупулезно рассматривал удостоверение. Впрочем, в движениях его уже появились нотки почтения. Ну да: лейтенант Зуев Алексей Семенович, Смерш.

– Убери, – буркнул усатый напарнику.

Автоматный ствол нырнул в темноту. Паренек снова шмыгнул носом.

– Где особый отдел, ребята? – поинтересовался я, принимая удостоверение от козырнувшего старшины.

– Так что сейчас до полянки и направо, вдоль опушки. Там спросите. Только фонарь выключите, запрещено в ночное время.

Сообщив это, усатый устало козырнул и пошагал к навесу. Чуть поколебавшись, молодой автоматчик двинулся следом. Я услышал, как он с плеском оступился в колею и неумело выругался. «Бдительность!» – мысленно рявкнул я в сутулую спину героя. Можно было бы и вслух, но существовала вероятность, что этот «бывалый» фронтовик непроизвольно начнет стрелять. Отойдя метров на пятьдесят, я снова включил фонарь: по такой темноте пусть сами ходят на ощупь.

Искать ничего не понадобилось. Первым, кто встретился мне на наполненной еле видной ночной жизнью поляне, был сам шеф, полковник Мощин: его долговязую сгорбленную фигуру нельзя было не узнать даже в вязкой осенней темноте.

То, что у Мощина чутье – о том знали в отделе все. Серега Фрязин на полном серьезе рассказывал, что шеф умеет читать мысли, причем даже по-немецки. Я в эти антинаучные заявления, конечно, не верил, но факт был налицо: в который раз уже полковник умудряется оказываться в нужном месте в нужное время.

– Здравия желаю, вашество! – язвительно произнес шеф.

– Рад стараться! – Я пожал плечами.

Пауза затягивалась. Откуда-то тянуло сладковатым березовым дымом, но костра нигде не было видно. Я не выдержал первый:

– А как еще я мог добраться, Федор Степаныч? На такси денег не выделили.

– Ладно, путешественник, пошли, – смилостивился Мощин. – Фонарь гаси, у нас тут с маскировкой строго. Бомбят. Как плечо? – поинтересовался он, уже развернувшись.

– Нормально.

– А вещмешок почему слева?

Я только хмыкнул и поспешил следом. Сейчас было сложно прикинуть размеры поляны, но, судя по всему, места хватало. В темноте чувствовалось присутствие большого количества деятельного народа: чавкали шаги, слышались обрывки разговоров, то тут, то там ночь протыкали багровые точки сигарет. Полковник споро шагал по тропинке вдоль опушки – под сенью деревьев виднелись угловатые силуэты, срывающиеся капли выбивали неритмичную дробь на жести автомобильных крыш, глухо шлепали по дереву. Однажды на нас пахнуло ароматом гречневой каши с мясом, пустой желудок отозвался надеждой, но полевую кухню разглядеть не удалось, хотя звон посуды раздавался совсем рядом, за густой порослью орешника.

Размечтавшись об ужине, я еле углядел, как сутулая тень Мощина нырнула в темнеющий проход меж деревьев. Метнулся следом и чуть не наскочил на шефа: полковник остановился у невысокого ограждения из березовых слег. В земле невнятно просматривалась широкая щель входа в землянку.

Шеф схватился за поручень, но тут же замер, прислушиваясь. Впереди, за лесом, несколько раз ухнули зенитки, истерично протарахтел пулемет. И все затихло. А спустя пару секунд заострившийся слух вычленил в шуме шелестящей листвы нарастающий тугой гул. Фигура полковника выпрямилась и застыла с задранной головой. Самолеты шли достаточно высоко, судя по всему – несколько звеньев.