пятый день Лука отыскал в полевом лазарете отца. Весь забинтованный, он лежал в одной палатке с Дашей, койки их стояли рядом. Увидев сына, Иванов быстро овладел собой, и на чисто выбритом, помолодевшем лице его появилась виноватая улыбка.

— Хорошо, что пришел… Хочу сообщить тебе новость-Дарья Афанасьевна будет женой моей… — Он достал из-под подушки кожаный портсигар, вынул трофейную папироску с золотым ободком, закурил. — Так что поздравляю тебя с мачехой.

Лука покраснел, глубоко вдохнул воздух, пропитанный карболкой. Голова его закружилась от радости, от неловкости, от стыда, что он стоит здесь и ничего не умеет им сказать.

Наконец он проговорил, волнуясь:

— Я это давно знал. Я люблю тетю Дашу так же, как и тебя, папа… Ведь когда тебя арестовали, она была мне как мать родная… Что же теперь вы собираетесь делать? Наши части уже где-то за Симферополем.

— Война кончается, Лука. Последняя ставка Антанты бита. Вероятно, скоро демобилизация. Попрошусь на хозяйственную работу, поеду в Донбасс восстанавливать заводы. Дарья Афанасьевна собирается учиться. Народной учительницей будет… А ты что собираешься делать? Детство твое давно кончилось.

Луна хорошо знал отца. Сейчас отец жил уже не нынешним днем, а будущим.

— Я уже определился — подал рапорт командиру дивизии. Прошу послать меня курсантом в военное училище. Не хочу уходить из Красной Армии.

— Ну что ж, как отец и командир, одобряю твое решение, — сказал Иванов.

— Вот и дождалась я, что стал ты моим сынком, Лука, — проговорила Даша. — Давно об этом мечтала, и вот сполнилось.

Ее точно подменили. Какая-то мягкая раздумчивость появилась в ней, кирпичное от загара лицо помолодело, даже морщинки у светящихся счастьем глаз улыбались. Сама себе она казалась легкой и свежей, как десять лет назад. Много сил положила она, чтобы добиться счастья — самого большого счастья, какого могла ждать в жизни. И это счастье было теперь у нее в руках.

Далеко за Джанкоем, словно отзвуки отшумевшей грозы, перекатывался едва уловимый шум артиллерийской канонады.

В полутемную палатку, позвякивая шпорами, вошел Арон Лифшиц. Крикнул:

— Сашок, радуйся — полная победа! Сегодня части Первой Конной заняли Севастополь… Врангель на крейсере «Корнилов» драпанул в Константинополь… Конец войне!.. Правда, махновцы опять озоруют. Воспользовались нашим наступлением, выскочили из Крыма и опять развернули в Таврии борьбу против нас, нападают на наши тылы. Но эту гвардию в кожухах мы быстро расчихвостим — крестьянам надоело таскаться с пулеметами, они хотят пахать землю.

— Арон, поздравь меня — женился я на старости лет. И хорошо, и неловко, и стыдно… Вот она, моя жена, рядом со мной…

Комдив, улыбаясь в усы, молча пожал обоим руки.

— Поздравляю, поздравляю… А у меня, друзья, ни детей, ни жены, ни матери, ни отца, один как перст… Никого, кроме родины, да еще дивизия… вот и вся моя родня. — Арон Лифшиц замялся и отвернул лицо.

Вошел врач в белом халате, и разговор оборвался.

— Был я сегодня на Турецком валу, глянул вперед — и, признаться, восторг меня охватил, — сказал врач. — Вся Россия видна оттуда — огромное поле деятельности для каждого человека.

Иванов улыбнулся, сказал:

— Да я и сам, когда несли меня на носилках, хотя и полумертвый был, а оглянулся вокруг — и ахнул! Какой необъятный простор!.. Какой простор!

Конец первой книги

Примечания

1

Гицель — живодер.