Анатолий Томилин-Бразоль

ЖИЗНЬ И СУДЬБА ФЕДОРА СОЙМОНОВА

доблестнаго флота служителя,

до наук охотника

и

отечества Всероссийскаго

всенижайшаго патриота,

а равно и сущих с ним

ИНЫХ ПЕРСОН,

собранные по документам и воспоминаниям,

выписанные из различных источников,

а также и сочиненные

через труд и рачение Автором

во Граде Святаго Петра

в 1984—1989 годах

Исторический

РОМАН-ЭССЕ

Предуведомление

Памяти отца посвящается

Я хочу рассказать здесь о том, что мне кажется правдой.

Гекатей Милетский, VI—V вв. до н. э.

1

Достопочтенному и любомудрому Читателю — привет! Любите ли Вы, голубчик, историю? Скорее всего — да, коли уж взялись за эту книгу. А вот задумывались ли Вы когда-нибудь — ЗА ЧТО?.. За что Вы и я, оба мы с Вами, любим историю? И вообще, что, собственно говоря, она, история, собою представляет?

Незабвенный Владимир Иванович Даль обозначил этим термином все то, «ЧТО БЫЛО ИЛИ ЧТО ЕСТЬ», то есть некое непременно истинное быто- и дееписание. Именно этим свойством, истинностью, история должна отличаться от сказки, повести или иного какого-либо поведания, коими столь богата изящная словесность наша.

Интересно, что когда-то Леонардо да Винчи считал истину дочерью времени. Может быть, потому мы с Вами так тщимся отыскать правду дней своих в летах прошедших? Возможно ли это? «Отец русской истории» Николай Михайлович Карамзин уверял, что история — «скрижаль откровений и правил, завет предков к потомству, дополнение и изъяснение настоящего и пример будущего». Можно привести речения и других авторитетов. Все они указывают на важность исторической науки, а ведь мы с Вами любим «указания», любим, а?.. Вы считаете, что — не все. Согласен, зачем абсолютизировать. Но большинство-то любит! Ведь как хорошо, как удобно, когда все указано, все расписано и своего разумения не требуется. Действуй — и никаких сомнений!

Так что же, неужто только по должному и привычному повиновению авторитетам, по некоей гражданской обязанности нравится нам перебирать дела дней минувших? Обидный вывод. Но вот современник наш писатель Алексей Толстой в «Краткой автобиографии», предпосланной роману «Петр Первый», писал: «Чтобы понять тайну русского народа, его величие, нужно глубоко узнать его прошлое: нашу историю, коренные узлы ее, трагические и творческие эпохи, в которых завязывался русский характер». Вот, оказывается, как — чтобы понять себя, осмыслить, почувствовать частью своего народа, нужно знать его прошлое. Должен Вам сказать, что сам я довольно поздно открыл для себя эту, казалось бы, не такую уж сложную истину. Не судите чересчур строго. Не вина то — беда, и не только моя...

Как и другие сверстники, я в 1936 году пошел в школу, а в 1946-м ее окончил. За эти годы мы столько раз замазывали и заклеивали в учебниках истории портреты «проштрафившихся» вождей, что уважение и интерес к самому предмету тоже скоро скрылись под чернильными вымарками. Уважение, как оказалось позже, требовало бережного к себе отношения. Хрупко это душевное свойство.

Позже, уже в середине 50‑х годов, окончив технический вуз, я с головой ушел в естественнонаучные проблемы. Вокруг было столько интересного: еще только развивалось телевидение, строились первые вычислительные машины, «проклевывались» полупроводники. И хотя кибернетика в нашей стране была объявлена «буржуазной лженаукой», мы, фрондируя, спорили до хрипоты, доказывая, что будущее принадлежит точным наукам и что сам интеллект является производной от простого количества информации. Кого в такой обстановке могли интересовать «историческое прошлое» или «историческая правда»? Для гуманитарной чепухи в нашей жизни места не оставалось. Вы скажете — дикари! А почему, собственно?.. Потому что не читали Достоевского? И не только Достоевского... Путали Гегеля с Гоголем?.. Канта не читали?.. Ну и что? Зато я, к примеру, восемь раз сдавал экзамен по «Краткому курсу», каждый раз изучая его заново. До сей поры «четвертая глава», как кошмарный сон, помнится наизусть, целыми абзацами. Мы знали физику и математику. Умели неплохо считать. Вспомните, ведь это в 1957-м в космос взлетели первые спутники, открыв перед человечеством необъятные горизонты. А до того, в 1954-м, в Обнинске дала ток первая АЭС. Разве думали мы, что через тридцать лет грянет Чернобыль?!.

В сложившейся ситуации большинству из нас, технарей, жилось, в общем-то, совсем неплохо. Никаких проблем, никаких мучительных вопросов. Все четко, ясно, как в учебнике арифметики. А что оказывалось не совсем так, мы спешили списать как опечатки и неизбежные шероховатости, которые нетрудно исправить.

Я не отличался от других: с увлечением работал на кафедре, решал сложные технические проблемы, читал студентам лекции, писал диссертацию и бегал заниматься в Публичку...

Февраль 1956 года расколол мир благополучного неведения. В Ленинграде появился первый «самиздат» — доклад Н. С. Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС «О культе личности и его последствиях». В сокращенном варианте доклад читался на партийных собраниях, тоже закрытых, и производил впечатление взрыва бомбы. «Самиздатчики» напечатали его весь, без купюр... Вместе с культом личности Сталина для нас рухнули стены, ограждавшие до того наш уютный, тихий мирок, «край непуганых (или наоборот, напуганных) идиотов», как выразился кто-то из современников тех лет. И из конца в конец огромной страны задули пронзительные сквозняки новых интересов, новых откровений и неожиданных открытий.

Оказалось, что не так-то уж и тихо было в государстве нашем. Далеко не все, склонив головы, зубрили «Краткий курс» и пели о том, что «Сталин — наша слава боевая, Сталин — нашей юности полет...», а также о том, что «С песнями, борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет...» То из одного города, то из другого приходили известия о раскрытии «органами» молодежных (в большинстве они были молодежными) групп сопротивления режиму. В Ленинграде прошли процессы над ребятами, издававшими «самиздатовские» журналы: в университете, в педагогическом, в ЛЭТИ ив ЛИИЖТе... Назывались группы: «Молодые марксисты», «Истинные ленинцы», «Социально-прогрессивный союз»... Среди студентов стал возрождаться интерес к философии и истории. С большим недоверием,