рылся в мусорной корзине, дабы восстановить изъятое. Главное — не давались межсобытийные связи. Я даже пришел к мысли, что история — это собрание не столько фактов, сколько умолчаний...

Там, где события поддавались экстраполяции, я позволял себе что-то додумывать, уговаривая «внутренний голос», восстававший против такого некорректного метода, что пишется-де не академическое исследование, а беллетристика... Страшное слово!..

Привыкнув уважать факт в четко детерминированной логической последовательности естественнонаучного процесса, я был вначале уверен, что история должна подчиняться не менее строгому детерминизму. Но рукопись жила своею жизнью, сопротивляясь линейному замыслу. И лишь когда я от него отказался, сквозь прошлое стало проглядывать настоящее.

6

Сегодня я с грустью вспоминаю о том времени. Оно было счастливым и горьким. Счастливым первооткрытиями, радостью неофита и горьким от прозрения своей малограмотности.

Мой покойный отец, учившийся до революции в Кадетском корпусе, рассказывал о том, сколько уроков римской, всемирной и отечественной истории было в его, достаточно специализированном, учебном заведении. Куда там нашим школам...

Особенно много неутешных мыслей появлялось, когда я стал обсуждать отдельные главы с первыми моими читателями, будь то друзья-потворщики или не столь снисходительные и терпеливые знакомые, мнением которых я дорожил. Печалился я не по поводу литературных несовершенств текста, тут уж либо есть, либо нет! Удручало то, что большинству товарищей, как правило технарей по образованию, приходилось очень многое пояснять дополнительно...

Нет, нет, поймите меня правильно — я люблю рассказывать, растолковывать непонятное. Но они не знали элементарной истории!..

Сегодня я говорю: слава Богу! Среди них нашлись дотошные спорщики. Для их убеждения мне приходилось снова и снова листать тома мемуаров, дневников, словарей и энциклопедий; вступать в тяжелейшие эпистолярные баталии с архивами, чтобы выманить, выклянчить оплаченные фотокопии документов. Все это я сначала складывал в стопу, потом стал писать примечания и дополнения к главам, аккуратно раскладывая по бесчисленным папкам. Не помню уже, кто первым предложил включить часть поясняющих заметок непосредственно в текст рукописи... Я попробовал. И знаете — нам всем это понравилось. Конечно, вставки разбивали сюжет, тормозили его развитие, но картина определенно приобретала большую четкость. Я их то вставлял, то выбрасывал... А это трудно — вынуть из текста то, что так долго и с такой любовью подбираешь, а потом подстругиваешь, подколачиваешь... И вдруг видишь, что дополнения затопляют. «Множество сделанных мною примечаний устрашают меня самого, — пишет Николай Михайлович Карамзин в предисловии к своему бессмертному труду. — ...В воле Читателя заглядывать в сию пеструю смесь, которая служит иногда свидетельством, иногда объяснением или дополнением. Для охотников все бывает любопытно: старое имя, слово; малейшая черта древности дает повод к соображениям...» — Ну, уж ежели сам Карамзин... И я оставил «Прибавления». Они действительно рассчитаны на любителей. Читателю-эрудиту они ни к чему.

Должен сказать также, что вполне понимаю уязвимость своего «расследования». Не имея систематического исторического образования, я наверняка в чем-то подходил с технарских позиций. Может быть, с точки зрения высокой науки, подчас пользовался сомнительными источниками. Но последнее делал я иногда специально: раз они, эти сомнительные источники, существуют, значит, такие версии в свое время имели место... Читатель вправе их знать!

И наконец, чтобы быть до конца честным, должен предупредить глубоко уважаемого читателя: перед Вами, к сожалению, не «Три мушкетера», не «Квентин Дорвард» и даже не «Слово и дело»... Я бы рад написать приключенческий роман на историческом фоне, с лихо закрученной интригой, ярким колоритом эпохи, с живыми историческими личностями, похожими на соседей по лестничной площадке... Но не получается. Другое интересно, а может быть, и не умею. Не исключено, что не прав, но тут уж ничего не поделаешь, — каждому свое!..

7

В заключение мне хотелось бы поблагодарить тех, кто на разных этапах работы брал на себя труд прочесть рукопись; тех, кто с вдохновляющей заинтересованностью спорил со мною, скрупулезно указывал на ошибки и поддерживал авторскую уверенность в необходимости затеянного. Это прежде всего относится к замечательному историку, доктору наук Евгению Анисимову, к писателям Геннадию Николаеву, Радию Погодину и Льву Куклину. Они с завидным терпением сносили длинные излияния неофита, одержимого своей темой, в течение достаточно долгого времени. Моя искренняя благодарность — хранительнице фондов отдела «Россики» в ГПБ Ии Гавриловне Яковлевой, без участия и помощи которой вряд ли состоялась бы встреча автора со своим героем. И еще моя благодарность — коллегам по семинару Ленинградской писательской организации. Много людей участвует в создании рукописи, еще больше — в издании книги, и каждому — сердечное спасибо.

Все же остальное — читателям!..

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Отъ рождения... въ настоящей морской корабельной службе

Глава первая

1

В феврале-бокогрее, после сретенских морозов светлый день идет на поправку. От Трифона-перезимника и до Василья-капельника на два часа прибывает светлого времени. И в середине месяца, после празднования памяти священномученика севастийского епископа Власия, заменившего собою древнего скотьего бога славян Велеса, уже в восьмом часу низкое солнце поднимается над лесом. Золотят его лучи рубленые стены церкви Благовещения, что встала у слияния просевших снегом русел Невы-реки и Черной речки. Здесь — самая восточная граница окраины новой северной столицы Русского государства. Отсюда наступает утро на Санкт-Петербург — предбудущую красу и гордость империи, град широких, невиданно прямых проспектов и улиц, великолепных дворцов каменных и парков, гранитных набережных и монументальных храмов...

Но это все — потом, лет через сто. А пока, в избранное нами время, то, чему статься, пребывает еще как бы во младенчестве. Идет всего лишь 1740 год. Тридцать семь лет Петербургу, и города, как такового, по сути, еще нет! Гравюры тех лет обманывают. На них большей частью изображено, что мнилось, что планировали зодчие по указам императорским да по прихотям вельмож. А что было в натуре, что строилось по нужде да на скорую руку, на планах не обозначалось. Все это были временные «леса» грядущего Петрополя, будущего парадиза. Пока же на заснеженной лесистой дельте среди бесчисленных речек, ручьев и каналов, более похожих на болотистые овраги да ерики, поврозь друг от друга стоят слободы — скопища изб, мазанок, не редки и землянки, а то и просто шалаши. Согнанные насильно в эти гиблые места подкопщики и строители-плотники, каменщики задерживаться в сем парадизе не намеревались. А