Мирослав Погодин рассматривал фотографию трупа с отвращением и любопытством. Да, пожалуй, это действительно по его части.

По другую сторону стола от него сидел майор полиции Иван Замятин, всем своим видом выражая надежду, что эксперт по вопросам оккультизма Погодин вот так вдруг возьмет да и выдаст — как зовут убийцу и где его искать. По понятным причинам Мирослав Погодин сделать этого не мог. Все, чем на данный момент можно было порадовать майора, — подтвердить его предположение, что убийство относится к разряду ритуальных и что он, Погодин, готов предложить свои услуги консультанта и тем самым оказать посильную помощь следствию.

На майора жалко было смотреть. Переступив порог места преступления несколько часов назад, единственное, что он смог произнести, были слова: «Твою мать…».

— Твою жешь мать.., — снова повторил Замятин, приглядевшись к трупу внимательней.

Тут было от чего лишиться способности мыслить нормативной лексикой. К моменту появления майора следственно-оперативная группа уже работала на месте преступления, хотя слово «работа» вряд ли подходило для описания действий криминалистов. Два человека стояли возле трупа, третий присел на ручку кресла, рядом с покойным, предварительно накрыв ее листом целлофана. Судя по мизансцене, наблюдатели пытались сообразить, как в Москве ХХI века могла материализоваться такая дичь.

Пожилой профессор психиатрии, весьма уважаемый в кругу коллег человек, лежал в своем кабинете для частных приемов на западной окраине столицы мертвый и оскверненный. Его левая нога была вытянута, правая согнута в колене и помещена на левую так, что вместе они напоминали цифру «4». Правая рука, сжатая в кулак, лежала в районе пупка, левая, вытянутая на полу, указательным и средним пальцами являла знак V (Victory). Рубашка на профессоре была разорвана, на груди алела пятиконечная звезда, вырезанная на теле покойного. Дальше — одна сплошная кровища. Шея и лицо жертвы были сплошь покрыты багровой коркой.

— Смерть наступила около двенадцати часов назад, предположительно от ножевого ранения шеи в области сонной артерии. Помимо всего прочего у трупа вырезан язык, — выдал первым оправившийся от шока криминалист, присев на корточки у головы покойного. — В кулаке, кажется, что-то зажато. Что именно, сможем узнать при вскрытии.

«Ну, все! Накрылся отпуск!» — подумал Замятин. За годы службы он, конечно, насмотрелся всякого, но пятиконечные звезды до сих пор ему являлись лишь на погонах, если оставить в стороне пионерское детство. Это вам не бытовуха, не устранение конкурента по бизнесу, не любовная история с трагическим финалом. Это, мать ее, пятиконечная звезда, вырезанная на теле, выдранный язык и куча непонятной символики. Чуешь, чем пахнет, майор?

Нюх у Замятина был отменный, как у русской борзой с безупречной родословной, на том и стоял. Это чутье (или, как он сам его называл, чуйка) и привело его к майорским погонам. Чем пахнет это убийство, он сейчас ощущал отчетливо. Пахнет оно серией. Здесь явно поработал псих, новоявленный маньячара, одной жертвой его подвиги наверняка не ограничатся. Если этот отморозок войдет во вкус, дело получит широкую огласку. О ритуальных серийных убийствах в Москве будут кричать все СМИ, возможно, не только российские. За такого «клиента» начальство три шкуры сдерет, мало не покажется. Психа надо искать быстро, очень быстро, на предельных оборотах, пока миру не явился второй Чикатило.

Псих — ха! — а кто еще мог приговорить профессора психиатрии? Такая вот ирония судьбы. Сколько моральных уродов прошло через него лет так за тридцать практики? Сотни? Тысячи? При этом и другие версии исключать пока рано.

— Кто обнаружил тело? — мрачно поинтересовался майор.

— Секретарша, она сидит в приемной.

Для ведения частной практики профессор оборудовал двухкомнатную квартиру на первом этаже панельной высотки. Попасть в нее можно было не только через подъезд — в стене одной из комнат, проходящей в задней части дома, была установлена дверь, к ней с улицы вела металлическая лестница. Эта комната служила приемной, сразу за ней находился санузел, за ним — кухня, справа от кухни — кабинет. В кабинете лежал истерзанный труп профессора, в приемной, трясясь всем телом, сидела секретарша, двумя руками сжимая стакан воды. На столе рядом с ней лежал на треть опустошенный блистер «Глицина».

На вопросы майора женщина средних лет, в строгом юбочном костюме с дурацким белым жабо под подбородком, поначалу отвечала сильно заикаясь и кое-как. Замятину удалось понять следующее: вчера у нее был отгул (что-то с ребенком), профессора она обнаружила в 9.30 утра, как только приехала на работу. В дни ее отсутствия светило психиатрии делал пометки о приемах и записях собственноручно на бумаге для принтера, потом отдавал их секретарше, она вносила данные в электронную базу. Замятин сразу же справился, находили ли листок. Ответ: нет. Листок искать всем миром! Электронная база клиентов, к счастью, была и хранилась на жестком диске в ноутбуке секретарши, вот он, нетронутый, лежит на ее рабочем столе. Удача и чудо! Но, видимо, лишившись от шока всякой способности соображать, секретарша судорожно мотала головой и говорила, что базу не отдаст, профессор строжайше запретил разглашать хоть какую-то информацию о клиентах — врачебная тайна, профессиональная этика. Дура!

— Профессор убит! — рявкнул Замятин, изрядно устав сюсюкать с невменяемой женщиной и разбираться в ее нечленораздельной речи.

Она вздрогнула и разрыдалась с новой силой. Твою мать…

— Какого рода клиенты обращались к профессору? — мягко зашел майор, когда она слегка успокоилась.

— В последние годы Евгений Павлович сосредоточился на богатой клиентуре, — заикаясь, проговорила она и попыталась отпить глоток воды. Замятин услышал, как зубы клацнули о край стакана. Она сделала глубокий вдох, поставила стакан на стол, постаралась взять себя в руки. Получалось это у нее паршиво, но уже хоть как-нибудь. — Профессор принимал элиту общества, в основном бизнесменов, некоторые из них — птицы очень высокого полета, публичных персонажей, ну, знаете, телезвезд, артистов, обращались к нему и политики. Больше половины его пациентов составляли женщины, в основном жены богатых людей.

«Час от часу не легче», — подумал Замятин. Попробуй-ка вызвать на допрос какого-нибудь нефтемагната или хотя бы постучать к нему в дверь со своей ментовской корочкой. Да одного косого взгляда в его сторону хватит, чтобы он набрал нужный номер и майора распластали в кабинете начальства, как муху на стекле. Что уж говорить о политиках с их депутатской неприкосновенностью? «Так, ладно, — быстро соображал он. — Голь на выдумки хитра, есть у меня одна мыслишка на ваш счет, „неприкосновенные“. Если Серега разговорится, доберусь я и до вас. Но это после».

— У профессора были конфликты с пациентами?

— Да что вы! Евгений Павлович — гений, светило! Он видел людей насквозь, некоторые пациенты на его приемах рыдали, как дети. Профессор умел вытаскивать из них то, что годами, десятилетиями не давало им жить легко. Ампутировал как хирург все их внутренние болячки, опухоли, гнойники. Они были ему бесконечно благодарны.