Вцепившись в гриву коня и припав к его шее, он не думал уже о том, когда кончится этот бесконечно долгий бег. Он потерял счет времени и не помнил, как давно был в пути — дни или годы. Зной сменялся стужей. Рождалось и умирало солнце.

То казалось, он несется прямо в его раскаленную сердцевину, то, напротив, что есть мочи убегает, понуждая коня обгонять собственную тень.

От стремительной скачки и от живого тепла, проникавшего в живот и грудь, вдруг яростно извергалось семя и, щедро орошая спину лошади, смешивалось с конским потом. Тогда он зарывался лицом в гриву, а из горла вырывался короткий резкий звук, который тут же срывал ненасытный ветер. Дрожащие капли влаги стекали с крупа коня. Ветер подхватывал их, бешено вертел в воздухе, но, не удержав, ронял на землю, где они тут же становились всадниками.

Оборачиваясь назад, Колаксай видел, как растет его войско, хотя многие конники не выдерживали гонки и падали замертво. Оставались самые выносливые, самые сильные, те, кого потом будут называть царскими скифами.

Первым скифским царем Колаксай стал по воле богов. Когда с неба упали золотые дары, сам Зевс велел Колаксаю и его старшим братьям испытать судьбу. Царский престол получит тот, кто сумеет завладеть золотом.

Копье, стрела, чаша и плуг, упав с неба, рассыпались по земле, но старшие братья не смогли приблизиться к небесным дарам. Золото окружала полоса огня, бушевавшего так сильно, что преодолеть его было невозможно. Опалив одежду и волосы, братья оставили попытки усмирить огонь. Завладеть золотыми дарами боги позволили лишь Колаксаю. Он чудесным образом потушил пламя, и братья, не споря, отдали ему царство.

Насколько широко раскинет оно свои владения — зависело только от молодого царя и его коня. Земли, по которым промчался Колаксай со своим войском, становились частью Скифского царства. Когда конь, сделав огромную петлю, помчал всадника в обратный путь к северному побережью Понта Эвксинского[1], Колаксай уже с гордостью оглядывал свои земли и реки.

В награду за все испытания и лишения боги послали ему красавицу жену — мудрую Ольвити. Своей царицей ее сразу признали даже царские скифы, верно служившие ей и после смерти Колаксая. Греки, много-много лет спустя построившие город рядом со скифскими поселениями, назовут его Ольвия[2] — в знак уважения к первой скифской царице и в суеверной надежде, что боги даруют ему такую же счастливую судьбу.

Стрела застряла в боку и причиняла невыносимую боль. Колаксай всегда думал, что готов к смерти, как и любой воин, но оказалось, что уходить в царство мертвых страшно.

Ольвити, любимая Ольвити! Он сжал ее руку и открыл глаза. Она стояла на коленях рядом с ним и не отрываясь смотрела на него. Поняв, что он пришел в себя, сделала знак детям, и трое его сыновей по очереди подошли к отцу попрощаться.

Он не обидел никого из них, разделив огромную Скифию на три части. Каждый сын уже получил свое царство. Кроме младшего, который получит Царскую Скифию после смерти отца. Теперь уже скоро.

Обретет ли его душа покой в царстве мертвых или будет метаться без горячо любимой жены… «Поцелуй меня в губы», — сказал он еле слышно и снова слегка сжал ее руку. Поцелуй Ольвити, соленый от слез, — последнее, что почувствовал Колаксай в земном мире. Легкий ветерок коснулся щеки Ольвити. Это бог ветра и смерти Вайю загасил пламя жизни Колаксая.

Ритуальные церемонии готовились с особой тщательностью. Тело царя в праздничном облачении лежало на обитой кожей повозке. Умащенное бальзамами и покрытое воском, оно должно иметь царский вид, пока его будут возить по всем трем Скифиям. Прощаясь с царем, каждый скиф в знак большой скорби обстрижет волосы и проткнет стрелами левую руку.

В нарушение всех правил Ольвити сама варила сому — священный напиток бессмертия — и для его приготовления израсходовала почти все запасы конопли. Ольвити не боялась нарушить принятый в Царской Скифии строгий ритуал. Знала, что никто не совершит заупокойные обряды лучше ее. Даже слова погребального напутствия произносила сама. Чтобы жизнь Колаксая после смерти сложилась правильно и грозный Вайю допустил его в загробный мир, она вложит в эти обряды часть своей души. Ольвити представляла, как страшно и одиноко уходить в царство мертвых Колаксаю, и от жалости к нему сжималось ее сердце.

«Не бойся, любимый. Я с тобой, жди меня, помни меня. Я сделаю все, чтобы тебе там было хорошо и покойно».

Приказав подать рисовальные дощечки и угольные палочки, Ольвити стала рисовать на них зверей. Летящий олень, быстроногий конь… «Летайте как сам стремительный Вайю», — шептала она. Фантастическое животное — грифон, в котором Ольвити соединила черты льва и хищной птицы… Потом пририсовала чудищу крылья. «Охраняй своего царя и его золото…»

Звери получались такие красивые. Ольвити сама залюбовалась… Верила, что они обретут жизнь в царстве мертвых и станут для Колаксая самыми надежными защитниками. Хотела было подарить супругу молодых, прекрасных и нежных девушек, но в последний момент взяла верх женская ревность, и лебедеподобные девы вышли пугающе некрасивыми и злобными.

Ольвити оторвалась от своего занятия, лишь когда закончились рисовальные дощечки, и велела позвать сыновей. Те не противились воле матери захоронить небесное скифское золото вместе с отцом, но страшились гнева богов.

«Боги знают, что любовь дороже золота», — успокоила их Ольвити. Прелестные фигурки, на которые ушло все золото волшебных даров, были захоронены вместе с Колаксаем — первым скифским царем. И боги не прогневались.

Над царской могилой возвели курган. Такой высокий, что увидеть его целиком можно, только подняв голову к солнцу. Или к звездам. Теперь дух Колаксая из загробного мира мог свободно восходить в мир верхний — обитель богов.

С тех пор скифы так и хоронили своих царей: в подземный мир закапывали золото, а в небесный устремляли вершины курганов. Никогда, правда, они не были такими высокими, и золото больше не падало с неба. Такое бывает лишь в легендах. Но магическую силу скифское золото имело всегда и хранит, говорят, по сей день…

— Баб Нат, ну хватит меня этим салом пичкать! Толстая буду! Ты что, хочешь, чтобы у меня сиськи вздулись, как у тебя?