Жизнь – это выбор наименьшего из зол. И не более того.

К. С. Мазур. Из зрелых размышлений.

Воевать – значит учиться.

Мао Цзедун

Памяти моего доброго знакомого М.А., которому удача неизменяла на неправильной стороне улицы, но однажды подвела на правильной...

Александр Бушков

Пейзажи за окном вагона, какими бы они ни были красивыми иприятными для глаза, успели уже окончательно надоесть – любая тайга в светеясного солнца, любые живописные буераки, долины, реки, сопки и все такоепрочее, безусловно, напрочь осточертеет, если созерцать эту чертову нетронутуюприроду аж несколько дней. Душа поневоле просит, вот чудо, пыльного асфальта,растрескавшегося бетона, автомобильного мельтешения с чадной бензиновой вонью идаже, быть может, толкотни в автобусах. Поскольку все перечисленное, есливдумчиво проанализировать, будет знаменовать собой конец затянувшегосяпутешествия. Как ни покромсали бывший Советский Союз его бывшие республики,рванувшиеся на свободу, словно тараканы из коробки, все эти дурные переменыухитрились не затронуть одного-единственного – ширины. В ширину нынешняянезависимая Россия осталась такой же. Или почти такой, почти той же самой, какв его случае. От града Питера до града Шантарска поезд тащится, преодолеваяабсолютно те же расстояния, что и в старые, осужденные демократическойобщественностью времена. Ровно столько же верст – а вот времени уходит гораздобольше, нежели при коммунистах – потому что на рельсы порою высыпаютостервеневшие бюджетники, давненько не видевшие родную зарплату и оттого непридумавшие ничего лучшего, кроме как побуянить на Великой Сибирскоймагистрали. А то для разнообразия невзгод рыжий энергетический вампир отдает приказобесточить очередной перегон...

Впрочем, им везло. С отключением железной дороги они так ине столкнулись – зато наслушались о нем немало. Если в старые времена, доисторического материализма, путники стращали друг друга разбойниками идраконами, то теперь роль дорожного ужастика, пугалочки для странников прочноутвердилась за Чубайсом, Великим и Ужасным, выполнявшим, пожалуй что, внынешнем массовом сознании стародавнюю роль языческого божка-грозовика. В самомделе, было много общего. Мало кто видел этого самого рыжего, зато достовернобыло известно, что, пребывая в своем таинственном отдалении, он в любой мигможет дернуть любой рубильник и устроить кирдык...

Что до бюджетников, то они обозначились на пути один раз,еще за пределами Шантарской губернии – да и то, не вставшие грозно на путяхнепреодолимой стеной, а оттесненные к зданию вокзальчика доблестными силамиправопорядка, так что никакой задержки и не было...

– Что там такое завлекательное, господинадмирал? – раздался за спиной ленивый и разнеженный голосок Светы. –Неужто нимфы лесные маячат? Если так, возревную.

– Инопланетяне, – сказал Мазур, подавив тяжелыйвздох, не оборачиваясь. – Пролетели и сгинули. Жду, вдруг опять появятся.

– Ну и что это даст?

– А хрен его знает, – сказал Мазур в раздумье.

– Хрен? – нежный девичий голосок приобрелдразнящие нотки на манер завлекающего мурлыканья. – Вообще-то интереснаялогическая цепочка начинает выстраиваться... Сказать ее целиком, илисовременные адмиралы должны и так быть сообразительными?

– Да чего уж там целиком, – проворчал Мазур, судовольствием подставляя голую грудь струе прохладного воздуха, проникшей вприоткрытое окно. Окно, конечно, согласно незыблемой железнодорожной традициибыло изначально заперто на века, но К. С. Мазур, на совесть ученый многимхитрым ремеслам, и не с такими запорами справлялся в странствиях своих вокругглобуса. Он и тут не оплошал. Он и с девушкой, надо надеяться, не особенно иоплошал, судя по ее довольному тону. Избавиться бы еще от тягостного ощущения,будто очередная красотка, оказавшаяся в твоей постели – последняя, уж точнопоследняя, а дальше хрен вам, товарищ адмирал, а не амурные похождения... Воттолько как избавишься, если этот комплекс преследует уже добрых несколько лет,и с ним ничего не может поделать даже крупнейший специалист по неведомымбольшей части человечества заскокам, доктор Лымарь?

– Избушка, избушка, – промурлыкала Света, –оборотись, светик мой, к лесу задом, ко мне передом... А то твоя могучая спинакаким-то неведомым образом выражает нешуточные душевные терзания.

– Ерунда.

– Ничего не ерунда. Выражает. Спина у тебя философская,исполненная глубокого внутреннего подтекста... Я ведь не дура, а?

– Да нет, – честно сказал он. – Чего-чего, аглупости за тобой что-то не замечаю...

– Вот видишь. А потому у меня, серьезно, создаетсявпечатление, будто ты откровенно маешься сложными душевными телодвижениями, какрусские классики заповедали. Интересно, это еще откуда? Ты ж у наспрофессиональный убивец с личным кладбищем, я, честное слово, думала, что утебя и емоций-то никаких быть не должно...

– Это я старею, – хмуро сказал Мазур.

– Да брось ты, – фыркнула она. – Нашелсядедушка, меня иные накачанные молодцы так не устряпывали... Эй, а у тебя спинапокраснела!

– Врешь.

– Ну и вру. Так интереснее. Кирилл, кончай ты, в самомделе. Смешно. Я же не пионерочка, которую старый педофил развратил коварно. Я –современная молодая женщина с некоторым сексуальным опытом...

– Я заметил, знаешь ли...

– Так в чем же дело? Ладно бы у тебя началисьстарческие недомогания, а то, насколько мне отсюда видно, дело обстоит как разнаоборот... Ну, повернись!

Мазур повернулся, загоняя тягостные раздумья куда-то втемные глубины подсознания, на абиссаль. Когда на узкой вагонной койке лежиткрасивая молодая блондинка, маняще, продуманно прикрывшись куцей простынкой, давдобавок еще поощряет к любым действиям, какие только тебе придут в голову,мысли любого нормального мужика становятся незатейливыми и скудными,концентрируясь ниже ватерлинии.

А посему вскоре на узкой койке, под стукоток колес ипокачивание вагона продолжалось то, что началось позавчера, где-то на Урале, аможет, и близ Тюмени, он не помнил точно. Вроде бы и не позавчера, а суток двоеназад... но какая, к черту, разница? Если уж влип, так влип...

Потом, когда сигаретный дымок уплывал в приоткрытое окно, аопытные женские пальцы лениво баловали все там же, пониже ватерлинии, к Мазуруневедомо в который раз вернулись слабые угрызения совести: хорош надежныйспутник и защитник, очень уж вольно трактовавший обязанности телохранителя...

За стенкой, в соседнем купе, все так же орал пущенный наполную громкость магнитофон с очередной порцией якобы блатной лирики, и ничеготут было не поделать, поскольку стоял белый день, и до законного часа, послекоего запрещается нарушать покой соседей, еще чертова уйма времени. Слышнобыло, как с грохотом упала бутылка, определенно пустая – эти два обормота, ссамого начала Мазуру не понравившиеся, взялись предаваться нехитрым радостямжизни, едва сев в поезд. Что ж, каждый волен развлекаться на свой манер... Усамого рыльце в пушку. Телохранитель и защитник, япона мать...