Светлана Ованесян

Валериан & Валериан

— Мухлюешь! — завизжал Кощей, — У тебя в рукаве четыре туза!

— А ты докажи! — ехидно зашипела Баба Яга.

Кощей, насупясь, переминался с ноги на ногу. Но Яга была непреклонна.

— В «собери косточки»!

— Да имей же совесть, — взмолился он, — чай, не мальчик.

— Совести ни у меня, ни у тебя отродясь не было. Вот если я проиграю, тогда на твое желание играть будем.

— В том-то и дело, что «если», — пробурчал Бессмертный и, кряхтя и чертыхаясь, полез на печку.

Скучные сказочные вечера Баба Яга коротала с Кощеем за игрой в подкидного дурака. Играли не на интерес, как лешата-малолетки, но и не на деньги, как головы Горыныча, а на «американку». Проигравший выполнял любое желание. Яга, заядлая картежница, в свое время выпытала у Василисы Премудрой несколько секретов, и теперь вовсю пользовалась ими во время игры. Как ни наблюдал за ней Кощей, уличить в шулерстве не мог. И постоянно оставался в дураках. Старая ведьма всегда загадывала ему лезть на печку и прыгать оттуда солдатиком. Кощей, подставив табуретку, карабкался на лежанку и сигал вниз, рассыпаясь на составные части.

— Эх, — всякий раз чересчур искренне сокрушалась Яга, — теперь и косточек не соберешь!

А Кощей ползал по полу, искал, собирал и подгонял по размеру собственный скелет, путаясь в левых и правых большеберцовых и малоберцовых. Яга же как бы ненароком отфутболивала под шкаф какую-нибудь незначительную косточку — обычно фалангу пальца.

С каждой новой игрой вид у Кощея становился все более увечным. Под конец хозяйка, конечно же, возвращала ему недостающие части, но сам процесс забавлял ее несказанно.

Но в этот раз она вдруг передумала.

— Слезай! — прикрикнула Яга на Кощея, который уже стоял руки по швам и готовился к прыжку.

— Чего? — не понял он.

— Чего, чего?! Слезай, говорю. Надоело!

Кощей, охая, по-стариковски опустился на колени, свесил сначала одну ногу, потом другую, и, коснувшись пола, с трудом удержал равновесие.

— Ну чего ты, в самом деле? — подошел он к Яге и осторожно тронул ее за плечо, — обиделась, что ли?

— Ничего не обиделась, — повела она головой, — просто глупо все это. Скучно живем.

— Ну почему же скучно. Вон, в карты играем. А можем в лото или в домино. Хочешь?

— Ничего не хочу! — она дернула со стола скатерть, и карты разноцветными бабочками разлетелись по комнате.

Эти перепады настроения в последнее время случались у нее все чаще.

— Ягуша, может тебе все-таки щитовидку проверить? — робко спросил он и еле успел увернуться — прямо в голову ему летел массивный бронзовый подсвечник.

— Издеваешься? — завопила она, — Не понимаешь, что ли, мне жить не хочется!

— Прекрасно понимаю, — Кощей попятился, увеличив дистанцию между собой и Ягой, — но планида у нас такая: бессмертные мы.

— Чего у нас такая? — у Яги округлились глаза.

— Планида — слово такое древнегреческое. Ну судьба, участь.

— Опять умничаешь! — она уперла руки в боки и, не сводя глаз с Кощея, медленно пошла на него, — Нахватался редких слов, чтоб мозги пудрить нечисти малолетней. Забыл, что я не они. Со мной такие штуки не проходят.

Кощей сделал еще шаг назад, споткнулся о расшатанную половицу и растянулся во весь рост.

— Сдурела совсем! — закричал он, поднимаясь, и на восковой коже, обтягивающей его череп, выступили багровые пятна, — уже и слова сказать нельзя. Со всеми в лесу переругалась, карга старая! Скоро совсем одна останешься.

— Давай! Бей больнее! Теперь еще и ты! Уходи! Никто мне не нужен! — ведьма вдруг обмякла, рухнула на скамью и разревелась.

Этого Кощей никак не ожидал. Застыл в дверях. Потом нерешительно подошел к рыдающей в голос Бабе Яге, неумело похлопал ее по спине:

— Ну будет, будет. Зачем же так убиваться?

Яга еще какое-то время всхлипывала.

— Я знаю, это ты после Баюна все еще не отошла, — сказал Кощей, подсаживаясь рядом, но так, чтоб в случае чего, было бы возможно быстро ретироваться. Тема Кота Баюна была очень болезненной для Бабы Яги и вот уже который год не отпускала ее.

… То, что сделал Баюн, иначе как предательством, и назвать нельзя.

Сначала Кот впал в меланхолию, и Яга списала это на обычное весеннее обострение. Но дальше больше.

— Понимаешь, — говорил ей Кот, — душно мне здесь! Моему разуму тесно в этой лачуге. Мысль моя стремиться ввысь, но разбивается о потолок, затянутый паутиной.

— Да где ж паутина? — всплескивала руками Яга, — неделю назад только убиралась.

— Ах оставь, — Кот прикрывал глаза лапой, — ты все понимаешь буквально. А я перерос вот это все!

Баба Яга никак не могла взять в толк: вроде все хорошо было. И сметана в миске не переводилась, и за ушком почесушки почти каждый вечер. «Зажрался!» — дошло до нее.

— Чего ж ты хочешь, наглая твоя морда?! — повысила она голос.

Кот обиженно засопел.

— Ты ведь даже мышей не ловишь, — продолжила наступление Баба Яга, — Живешь на всем готовом!

— Куском хлеба попрекаешь?! — вскинулся Кот, — Не ожидал, не ожидал.

Старуха знала, как Кот умеет обижаться, объявлять голодовку, бойкотировать любой переговорный процесс, поэтому, вложив в свой голос всю мягкость, на которую была способна, спросила уже спокойнее:

— Так чего же ты все-таки хочешь?

— Свободы! — Кот картинно выбросил вперед правую лапу.

«Артист», — усмехнулась про себя Яга.

Кот ничего не заметил и продолжил:

— Хочу совершенствоваться, чтобы познать самоё себя.

— Самого себя? — удивилась ведьма, — А чего там познавать. Кот черный, приблудный, выхоленный…

— Не самого, а самоё! — перебил он ее, — Хочу через созерцание проникнуть в глубины собственного «я», — с достоинством закончил свою тираду Кот и отвернулся к стенке, давая понять, что разговор закончен.

Баба Яга посмотрела на миску с нетронутой со вчерашнего дня сметаной, на пустой кошачий лоток в углу.

— Ну ступай, — сухо произнесла она, — держать не буду.

«Ничего, — подумала она, — перебесится, сам на брюхе приползет».

Не приполз! Сгинул в Лукоморье. Нет, он жив, сыт, и шерсть его лоснится. Но он предпочел ее вольным хлебам златую цепь. Еще и имя сменил, поганец! Теперь он Кот Ученый!

… — И леший с ним, с этим Баюном, — Баба Яга выпрямилась, сверкнула глазами в угол, где висел в рамке портрет большого черного кота. Фотография вспыхнула, стала прямо на глазах, подобно шагреневой коже, скукоживаться, отчего на физиономии кота появлялись гримасы ужаса и страдания. Раздался приглушенный рык, и все исчезло. На голой стене не было даже светлого пятна, которое обычно остается, когда картина