Позвольте объяснить, что Небеса совсем не то, что принято о них думать. Когда была жива, я считала, что Небеса — не что иное, как возможность отдохнуть, развалившись на облаках, словно на диване в гостиной, причем на ногах обязательно должны быть сандалии, а вместо одежды — сверкающая мантия. Сидишь себе, потягиваешь нектар и амброзию, или как там ее, целый день. И у всех обязательно должны быть крылья. Ах да, и золотые венчики — о них ни в коем случае нельзя забыть.

Но Небеса совсем не такие. Не поймите меня неправильно — они прекрасны. Мне никогда не хочется ни есть, ни пить. У меня больше нет месячных, и меня совершенно не волнует, как я выгляжу, мне больше не нужно покупать эти затейливые штучки, чтобы моя грудь казалось более пышной.

Но жизнь после жизни — работа. Тяжелая работа. Ангелы — если вы хотите так называть нас — не сидят в подушках целыми днями — нам нужно отрабатывать содержание. Небеса занимают огромное пространство, и, как и везде, там необходимо поддерживать порядок. «Нужно, чтобы поезда ходили по расписанию, — говорил, бывало, мой отец, — это жизненно важно для любого бизнеса». А это именно то, что Небесам тоже необходимо. Здесь нет зарплаты по пятницам, листков нетрудоспособности или пособий по болезни, но тем не менее это — работа.

На земле есть миллионы людей, нуждающихся в защите и поддержке. Иногда им нужен всего лишь небольшой толчок, чтобы выбрать правильное направление. Есть ангелы, которые вдохновляют художников, другие доставляют послания. А есть такие, кто разгадывает тайны, которые не могут разгадать живые. Это и есть моя работа, как оказалось.

После смерти я должна раскрыть тайну моего убийства. Паршивая работенка, если уж честно, но нужно уметь выкручиваться. Это еще один шедевр моего отца, и я с ним полностью согласна.

Когда я была жива, меня звали Анжела Талботт. И теперь предполагаю, что имя у меня осталось таким же. Все, что касается установления личности, не имеет особого значения, даже после смерти. В тот день, когда я умерла, мне было двадцать пять лет, у меня были темные волосы, большие карие глаза и пышные формы. Мне всегда казалось, что я несколько полновата, но мужчинам, похоже, нравилось мое тело, так что мне приходилось мириться с этим. По крайней мере, мне удалось преодолеть свое неприятие себя, еще пока я дышала, а это, согласитесь, гораздо лучше, чем не завершить ничего за время жизни.

Меня не стало в четверг в сентябре. Когда я была жива, я работала секретарем-референтом в крупной компании. То, чем занималась компания, не имеет значения, и я не стану утомлять вас подробностями. Моя работа в основном состояла в том, что я отвечала на телефонные звонки, заказывала ланчи, подвозила еду из «Старбакса» и хорошо выглядела. Все это наводило тоску, так как за плечами у меня было пять лет колледжа и куча долгов по студенческому займу, так что я была вынуждена в качестве мартышки работать на неблагодарного босса, которому было абсолютно все равно, что у меня есть степень в области европейской литературы или что я свободно говорю по-французски. Единственное, о чем думал мой босс, когда смотрел на меня, так это можно ли уговорить меня на оральный секс, в то время как он будет сидеть в своем мягком кресле на колесиках. Я это знаю, потому что он спросил меня об этом в первый же день работы. Дважды.

Я помню, что в день моей смерти было жарко, очень жарко. Я провела весь день, сидя столом, попеременно проверяя свою почту и залезая в Интернет, где просматривала страницы с дизайнерскими моделями туфель, которые я никогда не смогла бы позволить себе. Когда зазвонил телефон, я притворилась, что не слышу его, и он переключился на голосовую почту. Мой босс к тому времени уже ушел, а я была привязана к своему месту просто на случай, если понадоблюсь. Да, именно так. Я пыталась ничего не делать. Как только маленькая стрелка остановилась на цифре «пять», я пулей вылетела из офиса.

Я вышла из офиса и пошла по тускло освещенному гаражу, мои острые каблучки сексуально цокали по гладкому цементному полу. Мне хотелось есть, и я предвкушала, как сложу вместе огромный кусок арахисового масла с виноградным желе. И еще мне нужно было пописать, срочно. Мобильный зазвонил, когда я проходила мимо ряда припаркованных машин, — это был мой брат Джек. Я не ответила. Решила, что перезвоню потом — сначала облегчусь, а потом закину что-нибудь в рот — именно в таком порядке.

Вот и все. Это все, что я помню о происходившем до моей смерти. Как будто кто-то прокрался в мою голову и удалил все остальное. Отправил в корзину и очистил ее.

Я не знаю, что произошло после этого. Вот я жива, а в следующее мгновение — меня уже нет. Я огляделась: я была уже не в гараже, а стояла в поле, окрашенном в зеленый и золотой цвет и простиравшемся так далеко, как только хватало глаз. Острые кончики туфель моего убийцы заглушались мягким грунтом. Небо над головой было ярко-синим и безоблачным, само совершенство. Я никогда раньше не была в поле, это я точно знала. Даже не помню, когда была за городом далеко-далеко от цивилизации — я сугубо городской житель. К тому же я наверняка запомнила бы такое красивое место, как это.

— Привет, Анжела.

От неожиданности я подскочила и повернулась. Рядом со мной стоял мужчина, руки у него были за спиной, и вся его поза показывала, что он глубоко задумался. На нем были рваные синие джинсы, а сверху — топ, что-то наподобие туники, если я правильно употребляю это слово, правда, мне не часто приходилось им пользоваться. Лицо молодого человека выражало спокойствие и невозмутимость, оно было мне знакомо — его имя вертелось у меня на языке, но все время ускользало. Губы его кривились, напоминая нечто, похожее на улыбку.

— Ты кто? Где я?

Я поискала сумочку, собираясь достать баллончик со слезоточивым газом, который всегда носила с собой на тот случай, если кто-то станет приставать. Но сумочки не было.

— Можешь называть меня Джоном. — На нем были очки в металлической оправе, он не спешил с ответом и сначала поправил их, отодвинув подальше на нос. Он говорил с английским акцентом, таким же спокойным тоном, как и все вокруг нас. — А это, — он широким жестом указал на окружающее нас поле, — это — жизнь после жизни.

— О чем, черт тебя дери, ты говоришь?

— Изумительно. Как это характерно для леди.

— Ах! Извините уж. Я хотела сказать, что вы имеете в виду, — в моих словах нельзя было не услышать сарказма, — сэр?

Джон вздохнул:

— Я никогда не был в восторге оттого, что мне приходится сообщать плохие вести. — Он едва заметно покачал головой. Его волосы, подстриженные так, что на голове была шапка темных волос длиной до плеч, всколыхнулись. — И как только я привык к этому?

— Извини, Джон, но я все же не пойму, о чем ты говоришь.

Джон пристально посмотрел на меня, и я увидела, что у него карие глаза, светлого оттенка, напоминающие янтарь. Но они были не просто карие, в них плескалась грусть.