Я считаю шаги, когда иду домой. Я всегда так делаю.

Девяносто три. Девяносто четыре. Девяносто пять.

Кто-то толкает меня в плечо, я резко покачиваюсь, но глаз не поднимаю, лишь прибавляю скорость и еще четче считаю: девяносто девять, сто, сто один.

Я смотрю на серый искореженный асфальт и плетусь, сгорбив от раздражения спину. Я так часто стискиваю руки в кулаки, что у меня на ладонях образовались темные ссадины бордово-синеватого цвета. Они ноют. Я считаю шаги, сосредоточившись на боли, ползущей по пальцам. Я рада, что ладони зудят, так проще. Не знаю, что бы я делала, если бы не спасительные цифры и боль.

Двести восемьдесят семь, двести восемьдесят восемь. Дом уже близко. Двести девяносто. Люди далеко. Вокруг моего дома пустырь, но мне это необходимо.

Поднимаюсь по ступеням, решительно открываю дверь и врываюсь внутрь, едва не споткнувшись на пороге. Случайно ударяюсь плечом о дверной косяк, и тут же плечо обжигает боль, но я рада этому. Лучше моя боль, чем боль других.

В доме стоит запах старой мебели, но я привыкла к нему. Это запах спокойствия. Я вбегаю в ванную комнату, проворачиваю кран и нервными движениями стягиваю с себя одежду. Жду, пока вода дойдет до края, закрываю кран и погружаюсь под толщу, втянув воздух как можно глубже в легкие.

Тишина. Раз, два, три, четыре, пять. Я могу быть здесь столько, сколько пожелаю.

Вода поглощает звуки, обволакивает тело и не дает чужим чувствам, голосам, боли проникать в голову. Вода – моя тюремная камера, но я не хочу выбираться на свободу. Только здесь, в безмолвной тишине, я чувствую себя, переживаю свои ощущения.

Пятьдесят три, пятьдесят четыре, пятьдесят пять.

Дышать уже трудно, я сжимаю бортик ванны, но не поднимаюсь.

Плечи расслабляются, исчезает звон в ушах, я чувствую, как пузыри воздуха несутся по моей коже, и представляю, как они лопаются на поверхности. Они разрываются на сто, а может, и двести миллиардов частичек! А я не разорвусь, не сейчас, потому что я в своем убежище. Здесь я причиняю боль только себе.

«Как злобен в бурю океан,– говорю я про себя, зажмурившись,– но рыбы в глубине живут в недвижных водах, как во сне».

Легкие вспыхивают от боли, дышать почти нечем, но я не выныриваю. Снаружи еще больнее, ведь я пропускаю боль каждого через себя. Больнее, ведь не всем я в состоянии помочь, а иногда я просто не хочу. Исцеляя других, я причиняю вред себе. И, возможно, я эгоистична, но мне кажется, спрятаться в собственной тюрьме правильнее, чем погрязнуть в тюрьмах окружающих.

Так или иначе все выстраивают вокруг себя стены.

Мои стены не только отгораживают от людей, но и не пропускают их ощущения.

«Как злобен в бурю океан,– повторяю я про себя. Тело дергается в конвульсиях, а я лишь крепче сжимаю бортик ванны.– Но рыбы в глубине… Рыбы…»

Пожар ошпаривает легкие. Сейчас я отключусь. Я уже отключалась, и много раз. Но затем чьи-то руки вырывают меня из плена, и, резко распахнув глаза, я оказываюсь лицом к лицу с испуганной матерью.

–Успела,– тараторит она хриплым голосом,– успела.

Она обхватывает меня сильными руками и вытаскивает из ванны. Я безвольно падаю на кафель, сворачиваюсь клубком и чувствую, как из ванны на меня обрушиваются волны, качающиеся из стороны в сторону.

Я не помню, когда было иначе. Наверное, это происходит всю мою жизнь.

В ванной комнате припасено одеяло. Мама накрывает мне плечи и трясущиеся ноги. Ее грудная клетка тяжело вздымается и опускается, но мама не злится. Она никогда на меня не злится. Ласково поглаживает мокрые волосы и напевает себе что-то под нос, что успокаивает меня, как колыбельная.

–Как злобен в бурю океан,– шепчет она, и я впитываю тепло, которое исходит от ее объятий,– но рыбы в глубине живут в недвижных водах, как во сне.

–Как во сне,– повторяю я и разжимаю кулаки.

Ноги расслабляются, я плотнее укутываюсь в одеяло. Мама целует меня в макушку, а затем улыбается. Я не вижу, но чувствую, что теплота заполняет ее сердце.

–Идем.

Трудно представить мою жизнь без приступов и осложнений. Тогда это была бы и не моя жизнь. Так происходит уже девять лет. Я существую с виной и угрызениями совести. Я не могу спасти всех, а главное – не хочу. Но мои способности для этого и появились: ядолжна облегчать муки тех, кто их испытывает. К сожалению, впитывая боль людей, я пропускаю ее через себя. Мой организм больше не хочет тлеть от сомнений и разрываться на части от неразделенной любви. Организм изношен, сердце требует справедливости, а рассудок так и верещит, что еще чуть-чуть – и спасать придется меня.

Когда я вижу человека, я вижу его неисправность. Понимаю, в какой момент он сломался, и нахожу пути исцеления. Надо прикоснуться к нему ладонью и впитать в себя его ощущения. Последствия бывают разными. Обычно мне не терпится вернуться домой, но иногда я не успеваю добраться до мамы. Я теряю сознание и еще долго блуждаю где-то далеко, рассекая время абсолютно другим человеком.

Ненавижу свои способности! Я призвана помогать тем, кто не ценит мою помощь. Отказываться нет сил. Словно на дозе, я ищу все новых искалеченных чужаков, которые так сильно во мне нуждаются. Потом помогаю им, а они уходят, не сказав ни слова. Даже не притворившись, что я дала им второй шанс, дала им возможность задышать заново.

Люди – черные пустые точки на огромной карте. Они сталкиваются, отталкиваются, старательно делают вид, что мир был создан именно для них, воздух, чтобы они дышали, земля, чтобы по ней ходили. Люди не думают, что и без их присутствия воздух оставался бы воздухом, как и земля землей. Они много о себе возомнили, а я должна их спасать.

Почему? Не хочу! Они не заслуживают.

Я понимаю людей, их чувства и мотивы, и, знаете, лучше бы их потаенные желания так и оставались для всех загадкой, потому что зачастую за тем или иным плохим поступком не стоит никакой высшей цели. Люди причиняют друг другу боль от злости, из зависти. Они просто делают – и все. В этом нет смысла, но иначе они не умеют. Лучше бы я не понимала и не знала отгадку, а оставалась в неведении и наивно полагала, что у каждого слова есть причина. Но нет, причин не существует, как и хороших людей.