Прага, 3 января 202… года

В автобусе топили так, что хотелось раздеться до трусов. Сане было лень, и он потел в свитере. Ну понятно: зима. Парят детей, как индеек, в собственном соку. А то вдруг простудятся.

Он не хотел быть «самым умным» и не бунтовал, а просто ехал и смотрел в окно. То есть не в окно, а в большое зеркало рядом с водителем, где всё отражалось. Окно загородил дядя шириной в пол-автобуса, и вместо Праги Саня видел его титанический живот с оленем. Это всё их зарублитша: «В своей титанической поэме он с титанической силой воплотил…» При чем тут «Титаник», никто не знал, но словечко ушло в народ.

Зарублитша и сагитировала тогда Саню:

– Ребят, а кто на новогодние в Прагу? Специальная детская путевка, двадцать процентов скидки…

Праги как таковой Саня почти не видел: их таскали в автобусе, чтобы не уморозить и вернуть в здоровом виде. Хотя куранты вот эти – прикольные, с фигурками, которые как куклы Чаки. И еще этот Голем, который с башни рухнул… Ватный голос в динамике что-то излагал про него, и Саня даже пытался уловить нить, но потом сдался: эфиром завладели старшие пацаны.

– А ты чё, реально про Тихий дом не это? Ну ты ваще!.. Ничё, просветим тебя, будешь умный как я! Окей гугл, Тихий дом!..

«Что же такое Тихий дом? – вещал телефон. – Это самый нижний уровень мистического, именно мистического интернета. Об этом месте ходят десятки легенд и сотни мифов…»

Со старшими Саня не хотел связываться: никто его не поддержит, это же ясно. Автобус наполовину состоял из каких-то непонятных дядечек; из детей были только здоровые лоси выше Сани плюс мальков аж три штуки, и то из разных школ… Дурдом, в общем. И эта жарища…

«Все знают о четырех уровнях интернета, – слушал Саня, рассеянно глядя на огни в зеркале. Обычные городские огни, хоть и пражские. – Level D – наш обычный интернет. Level C – скрытый или глубокий интернет. Еще глубже level В – темный интернет, или даркнет. И, наконец, level А – Тихий дом. Многие не раз ставили перед собой вопрос о Тихом доме и способе попасть туда. И некоторые попали туда, но не все вернулись. А некоторые считают, что Тихий дом и есть сама…»

Огни вдруг застыли, будто их кто заморозил.

Светофор? Или пробка-тянучка. Или еще что.

За окном подъехал другой автобус – рейсовый, городской – и тоже застыл. В зеркале отражались его пассажиры: старушка в красивой шляпе, гопник с бородищей, мужик с никаким лицом, о котором ничего не скажешь, как ни старайся… Сане иногда попадались эти, похожие как манекены, и он так и называл их – манекены…

Прикольно, думал он: за двумя слоями стекол – другая жизнь, другой язык, другое всё. Как скрытая камера на другой планете. Может, это некрасиво – так подсматривать? Хотя они же не прячутся. Просто едут по своим инопланетным делам.

Автобус сдвинулся на полметра, и скрытая камера тоже сдвинулась, впустив новые лица. Вот еще одна старушка. Вот девчонка с красивыми кудрями. Вот программист, как папа, потому что очки. А вон…

Стоп.

Это как вообще?..

Просто показалось, внушал себе Саня, таращась в зеркало. Просто похожа. Просто тип такой.

Они же в разных странах бывают, эти синеволосые с вот таким лицом. Очень даже славянский тип, а что? Очень даже…

Хоть и знал, что не показалось. Никакой не тип и не похожа, а именно она. Именно в своем голубом пальто, которое Саня знал до последней пуговички, именно со своими синими волосами и именно она. Юлюля. Юльчик. Юлища. Его, Сани, родная мачеха. (Так он говорил для прикола и потом привык.) Новенькая жена его папы, два года как расписались. Его Мамуля Юля, которую он обожал сильней гонок и аквапарка и которая сейчас сидит у них дома, на Возмездия, 45. По идее.

Значит, не сидит?..

Саня заерзал (титанический живот недовольно колыхнулся) и достал телефон.

Хоть и роуминг, но…

– Аллё, мам? Привет… Ничего, всё нормально. Едем вот в автобусе. Жарко очень… Жарко, говорю. Слышь, мам, а… ты щас где? Дома? – допытывался Саня, глядя на зазеркальную Мамулю Юлю, уплывавшую за кромку зеркала. – Дома, да?.. Ничего, просто…

«Забыл пароль от носков?» – смеялся голос в телефоне. Саня обожал ее приколы, но сейчас буркнул «ладно тогда, пока» и сбросил.

Они поехали. В зеркале снова мелькали иностранные огни, но Саня еще долго пялился туда, не замечая, что бормочет вслух:

– Просто похожи… Сумка похожа, пальто… Идет им, вот и носят… Вот и все дела… Вот и все дела…

Дети всегда ревнуют, когда приходит новая мама, – Саня был в курсе, ему психологша рассказала. Поэтому он не переживал, что ревнует Юлю к папе, а просто ревновал и знал, что так надо. И очень удивился, когда выяснил, что надо наоборот.

Когда она пришла, Саня даже не понял, к чему тут этот лепрекон с салатовым хвостиком (тогда он был салатовый, потом лиловый, а теперь синий) и каким образом вышло, что они целый день рубятся в танчики; а потом Юля как-то совсем не обидно выехала на домашку и даже что-то там решила. Не так быстро, как Саня, он же в матшколе, но тоже гуд. И так было всегда – незаметно, не обидно и совсем не скучно.

И папа не сразу понял, что это за Юля. Когда они уже вовсю женились, Саня выдал тост: «Чтобы ты ее не замучил и немного оставил мне». Вся свадьба лежала и не могла говорить, а Юля кинула в Саню апельсином; но уговор папа старался соблюдать.

Она была дико красивая у него. Саня не сразу это понял, а когда понял – оказалось, что давно знал. Ее лепреконские уши так высовывались из волос, что за них хотелось заткнуть цветок или что-нибудь такое. А еще она всегда смеялась, даже когда голос плакал. Себя называла «злая мачеха» и была шалопутная, как тролльский тролль: била папу бананами, запирала Саню в туалете и присылала ему клипы с отрыжкой. Скучно с ней не было, даже когда папа ушел в политику и Юлино лицо сделалось скуластым, с углами. Саня тогда понял, что она сильно старше его, хоть и девчонка.

Вначале он говорил ей «Юля», «Юлюля» и «Юлища». Потом иронически – «Мамуля Юля», потом сокращенно – «Мамюля», а потом и просто «мам». Так короче, объяснял он себе.

Она очень хотела с ним в Прагу, но не поехала. Почему – Саня так и не понял; это как-то было связано с папиной политикой, а как – он не вникал. С папиной политикой вообще было много чего связано – и хорошего, и всякого: папу стали узнавать на улицах, подходить к нему с камерой, а однажды облили его зеленкой, и он целую неделю ходил зеленый. Юля тоже тогда перемазалась, чтобы все видели, что она за него. И еще у них дома стало по-другому – не хуже и не лучше, а будто в воздухе сквозил какой-то ток и все из-за него немножко кривлялись.