Восстание рабов на Гренаде под предводительством Джулиуса Федора закончилось в апреле 1796 года. В округе Сент-Джорджес сражений не было.

Мартиника, которую первыми колонизировали французы в 1635 году, была вновь отвоевана у захватившей ее Британии в 1802 году.

Я посетила Мартинику в 1976 году и нашла ее очаровательной, типично французской, включая и восхитительную кухню.

В 1981 году я впервые побывала на Гренаде. Остров Пряностей оказался в точности таким прекрасным, каким его описывали путеводители.

Тропические леса, золотые пляжи и плантации мускатного ореха, какао и бананов именно таковы, какими я описала их в романе.

Солнце сияет, заросли кустарника усыпаны яркими цветами, и пальмы раскачиваются от ветра, налетающего со стороны моря, глубокая синева которого перемежается изумрудной зеленью.

Чего же еще желать?

1795 год

Грэйния быстро поднялась по лестнице и остановилась наверху, прислушиваясь.

В доме было темно, но ее пугала не только темнота.

Пугали доносившиеся из столовой голоса, пугала сама атмосфера, полная напряжения и даже угрозы.

Весь последний месяц она с детским восторгом ожидала возвращения на Гренаду, где она будет у себя дома, где все пойдет так же, как три года назад, когда она покинула остров.

Вместо этого, едва они достигли зеленых островов, которые всегда напоминали Грэйнии изумруды, разбросанные по морской синеве, все пошло скверно.

Когда отец сказал, что увезет ее домой, она преисполнилась уверенности, что к ней, наконец, вернется счастье, ощущение которого не покидало ее, пока она жила на своем волшебном острове.

Он был населен не только веселыми, улыбчивыми людьми, но также богами и богинями, обитавшими на вершинах гор, феями и гномами, неслышно и почти неуловимо скользившими среди мускатных деревьев и кокосовых пальм.

— Просто чудесно вернуться в «Тайную гавань», — сказала Грэйния отцу, когда они миновали штормовой район Атлантики.

Море было спокойное и чистое, оно сияло в солнечных лучах; матросы карабкались по мачтам и пели песни, которые Грэйния помнила, как частицу своего детства.

Отец ничего не ответил, и минуту спустя она взглянула на него вопросительно:

— Тебя что-то беспокоит, папа?

В последние несколько дней отец пил не так много, как в начале путешествия, и вопреки тому, что мать Грэйнии называла «беспутной жизнью», выглядел все еще поразительно красивым.

— Мне надо бы поговорить с тобой, Грэйния, — ответил он, — о твоем будущем.

— О моем будущем, папа?

На этот раз он промолчал, и Грэйния почувствовала приступ страха, внезапный, как удар молнии.

— О чем ты говоришь? Мое будущее связано с тобой. Я собираюсь ухаживать за тобой, как это делала мама. Я верю, что мы будем счастливы… вместе.

— У меня на тебя другие планы.

Грэйния недоверчиво вгляделась в лицо отца.

Тем временем кто-то из офицеров подошел поговорить с ними. Отец вскоре отошел от Грэйнии вместе с ним, и она поняла, что у отца нет желания продолжать разговор.

Весь остаток дня она с тревогой думала о том, что же он имел в виду, что намеревался сообщить ей.

Она хотела вернуться к разговору вечером, но они обедали вместе с капитаном, и после обеда отец был неспособен к связной беседе с кем бы то ни было.

Так продолжалось и на следующий день, и еще на следующий, и только когда корабль уже был ввиду так хорошо знакомых Грэйнии высоких гор, ей удалось застать отца в одиночестве у поручней и настойчиво обратиться к нему:

— Папа, ты должен рассказать мне о своих планах до того, как мы попадем домой.

— Мы не сразу поедем домой, — ответил ей граф Килкери.

— Не домой?

— Нет. Я договорился, что мы проведем ночь или две в доме у Родерика Мэйгрина.

— Зачем? — сорвался быстрый вопрос с губ девушки.

— Он хочет повидаться с тобой, Грэйния… очень хочет тебя увидеть.

— Зачем? — повторила Грэйния очень громко и с дрожью в голосе.

Чувствовалось, что отец собирается подбодрить себя, прежде чем заговорить. Потом произнес нарочито резким — явно от смущения — тоном:

— Тебе уже восемнадцать. Пора выходить замуж.

На мгновение Грэйния утратила способность говорить: у нее перехватило дыхание.

Наконец, собралась с силами и проговорила, запинаясь:

— Ты хочешь сказать, папа… что мистер Мэйгрин… собирается жениться на мне?

Задавая этот вопрос, она тотчас подумала, что это немыслимо даже как предположение.

Она помнила Родерика Мэйгрина. Сосед, которого ее мать терпеть не могла и никогда не приглашала в «Тайную гавань».

Толстый, много пьющий мужчина с грубым голосом, которого считали жестоким хозяином плантации.

Он был немолод, почти такого возраста, как ее отец, и думать о браке с ним попросту смешно… если бы не было так страшно.

— Мэйгрин — славный малый, — продолжал отец, — к тому же он очень богат.

Позже Грэйния подумала, что ответ отца был неполон.

Родерик Мэйгрин богат, а отец, как обычно, без денег и вынужден рассчитывать на щедрость своих приятелей во всем, вплоть до рома, который он пьет.

Ведь именно пристрастие отца к выпивке, карточной игре, его полное пренебрежение к делам на плантациях вынудили мать уехать три года назад.

— Как ты можешь, дорогая моя, рассчитывать здесь хоть на какое-то образование? — говорила она дочери. — Мы никого не видим, кроме беспутных приятелей твоего отца, помогающих ему пропивать и проигрывать в карты каждый пенни из его средств.

— Папа всегда чувствует себя виноватым, когда огорчает тебя, мама, — отвечала Грэйния.

На мгновение глаза матери смягчились.

— Да, он чувствует себя виноватым, и мне приходится прощать его снова и снова. Но теперь я должна подумать о тебе.

Грэйния не вполне поняла ее, и мать продолжала:

— Ты очень хороша собой, моя дорогая, и должна иметь те же возможности, какие были у меня, то есть встречаться с равными себе, посещать балы и вечера. На все это тебе дает право твое происхождение.

И снова Грэйния не поняла, потому что на Гренаде не бывало никаких вечеров, разве что отец с матерью навещали своих знакомых в Сент-Джорджесе или Шарлоттауне.