Анна Христолюбова

Жертва Венеры

Музыканты заиграли очередной польский1, и Фёдор незаметно выскользнул из бальной залы. Миновав комнату, где за ломберным столом сидели игроки в фараон, вышел на крыльцо. В лицо дохнуло влажным ветром. Прохладный воздух пряно и вкусно пах весной. После бальной духоты это было особенно приятно, и Фёдор даже зажмурился от удовольствия.

Раздражение на Андрея, невесть зачем притащившего его на сие увеселение, мгновенно улеглось. Осторожно ставя покалеченную ногу – лестницы она недолюбливала, – Фёдор спустился с крыльца и медленно побрёл кругом дома. Визг скрипок и виолончелей отдалился, словно отодвинулся, вытесненный целой капеллой ночных звуков, в которые вклинивался по временам далёкий многоголосый шум, нёсшийся с площади перед Грановитой палатой. Уже третий день московский люд праздновал вступление на престол Ея Императорского Величества самодержицы всероссийской Анны.

Обогнув дворец, богато иллюминированный с фасада, Фёдор очутился в тёмном и заросшем саду. Нос уловил нежный запах цветущих яблонь. Эх, бродить бы сейчас по лесу в компании любимой легавой собаки… Понесло же его куртизировать2. А всё Андрейка…

Но снова прийти в раздражение Фёдор не успел. Странный звук, похожий на писк щенка, раздался совсем близко, и он с изумлением огляделся вокруг. Привыкшие к темноте глаза различили шагах в десяти под деревом бесформенное белое пятно. Непонятные звуки слышались именно оттуда. Неожиданно Фёдор осознал их смысл: под деревом кто-то горько плакал.

Неловко припадая на больную ногу, он двинулся на звук, и через несколько секунд светлое пятно приняло форму фигурки в белом платье, сидевшей на каменной тумбе. Она уткнулась лицом в колени и судорожно всхлипывала.

– Что с тобой приключилось, милая? – Фёдор присел рядом.

Она подняла голову и оказалась девушкой лет семнадцати с волосами, уложенными в затейливую причёску.

– Простите, сударыня. – Фёдор смутился и вскочил. Он ожидал увидеть девочку-служанку лет десяти, а не взрослую девицу, к тому же барышню. – Я могу вам помочь?

– Мне никто помочь не может! – Она судорожно всхлипнула и зарыдала с новой силой.

Как большинство мужчин, непривычных к женским слезам, Фёдор растерялся. Он осторожно погладил девицу по плечу и взял безвольно повисшую руку.

– Ну по́лно! Что стряслось-то? Вас кто-то обидел?

Новый взрыв рыданий, мощный, как канонада шведских пушек у Капеля, потряс худенькое тело.

Спустя десять минут Фёдор уже знал, что зовут её Маша Белова, что она приехала на бал с папенькой и братом и что была осмеяна за свой скромный наряд светскими модницами.

Неожиданно он обнаружил девушку всхлипывающей у себя на груди, а себя самого обнимающим её за плечи. Смутившись, Фёдор осторожно отстранился.

– Пойдёмте, я провожу вас к вашему папеньке. – Он встал и протянул ей руку.

Барышня поднялась, выступила из плотной тени огромной липы, и Фёдор невольно сделал шаг назад. Ему сразу стало понятно, почему она оказалась предметом злых насмешек. Одетая в поношенное простенькое гризетовое3 платьице, висевшее на ней бесформенным мешком, без украшений, если не считать, конечно, брошью приколотую к корсажу веточку сирени, даже заплаканная, с покрасневшими припухшими глазами, Мария Белова оказалась изумительной красавицей.

***

Музыка в зале, кажется, стала ещё громче. Фёдор замешкался на пороге, нерешительно озираясь вокруг и вновь чувствуя всю свою неуместность в этих сияющих зеркалами и хрусталём стенах. В душе опять шевельнулось раздражение.

Андрей стоял возле музыкантов в обществе троих молодых людей, наряженных модно и богато. Из сей компании Фёдору был знаком лишь князь Порецкий. Ну этот точно здесь на своём месте – первый красавец и сердцеяд.

Завидев друга, Андрей приветливо замахал ему. Фёдор приблизился.

– Ты видел её? – Глаза Андрея возбуждённо горели.

– Кого?

– Венус4!

– Девку каменную? – не понял Фёдор и оглянулся вокруг: и в залах, и на лестницах размещался целый пантеон мраморных античных богов обоего пола. Наверняка была и Венера.

Один из молодых людей рассмеялся, а Андрей всплеснул руками не то в изумлении, не то возмущённо.

– Хороша, господа! – заговорил князь Порецкий, и по губам его скользнула мечтательная улыбка. – И впрямь Венус – богиня любви… Кто-нибудь знает, кто такова? Кажется, я раньше её не встречал…

Один из щёголей, что был незнаком Фёдору, презрительно скривился:

– Ежели судить по наряду, сия небожительница – сестрица Митьки Белова.

– Эх, этакую бы красу да в шелка-бархаты обрядить! – мечтательно протянул второй, тоже незнакомый.

Он быстро облизнул пухлые, яркие, как у прелестницы, губы и, кажется, даже причмокнул.

– Так за чем же дело стало? – ухмыльнулся первый. – Женись, да и ряди во что пожелаешь.

– Да за ней, поди, веник да горшок печной в приданое дадут, – фыркнул второй. – Нет, господа, дева, конечно, чудо, как хороша, да только сие не про меня. Уж ежели жениться, так на деньгах. Вон, княжна Голицына, чем не невеста? И у родителей единственная дочь…

– А ночью не спужаешься?

– Ночью как раз нет. Темно. А очи и другое чего потешить – завсегда можно девок пригожих приискать. – И, развернувшись на каблуках, он отправился прямиком в сторону скучавшей неподалёку Софьи Голицыной.

Князь Порецкий хмурился, кажется, разговор был ему не по нраву.

Раскланявшись с приятелями, Андрей потянул Фёдора за собой.

– О чём речь? – тихо спросил Фёдор, когда собеседники уже не могли их слышать.

– Теперь вот не узнаешь… Где тебя носило-то?

– Гулял. Душно здесь.

– А я думал, сбежал, – усмехнулся Андрей.

– Право, зря ты меня сюда притащил. Чувствую себя ухватом в царской опочивальне…

– Чудак ты, Федька! – Андрей покровительственно улыбнулся и хлопнул друга по плечу. – Карьер на балах строится. На знакомствах нужных. Полезных. А ты глядишь, ровно семерых съел, осьмым поперхнулся… Тебя же барышни пужаются! А барышни тут хороши! Взять хоть ту, что головы всем вскружила… Венус, богиня грецкая! Глазищи – на лице не помещаются!

– Ну, барышням я без надобности. – Фёдор досадливо поморщился. – Не красив, не богат, вдов, да ещё и хром к тому же. Ни плясать, ни к ногам пасть – хорош кавалер!

– Жемчужина в невзрачной раковине! – Андрей озирался по сторонам, не слушая друга. – Афродита в рубище… Кто такова?.. И впрямь, что ли, Белова?

***

Маша лежала, глядя в темноту распахнутыми глазами. Дом спал. Сюда, в Замоскворечье, не долетал шум праздничного гулянья, и тишину нарушали лишь напев сверчка да тихий скрип половиц. «Бабай лытает», – говаривала в детстве нянька.

Давно улеглись домочадцы. Перестала возиться и пинаться Парашка, старавшаяся занять побольше места в их общей постели. Сопели и остальные сёстры. Угомонились сенные девки, не