* * *

Тьма исчезла, нахлынуло разноцветье толпы. Разноголосый гомон сменил беззвучие. Закрыл глаза – пришла серая темнота, неполная из-за проникающегося сквозь веки солнечного света. Бархатная тишина не вернулась.

– Эй, Ильич! Сфоткаешься с нами? – дернул за рукав раскосый мужик в ядовито желтой футболке с принтом Sex Instructor.

«Бурят?», – мелькнула мысль. «Хотя тату, если верить рисункам Миклухо-Маклая, напоминают полинезийские. И надпись по-английски. Тогда откуда взялся в Москве? Почему русским языком владеет в совершенстве?»

– Конкретно отбашляю! Встань в середку, обними телок и скажи «чииз»!

«Сыр» произнес по-британски, растягивая губы», – недоумевал мужчина лет пятидесяти, не улыбаясь, а смущаясь от прикосновения к обнаженным талиям и плечам подружек «инструктора». То, что их прикрывало/раздевало, показалось обрывками нижнего белья. «Даже пупки наружу! И бриллианты вставлены!» Вспомнились такие же волнующие прикосновения к телу Инессы Арманд. «Или кожа нежнее у Сашеньки Коллонтай?» – засомневался на мгновение, пока «бурят» небрежно заталкивал купюру в карманчик жилетки.

– Эй, товарищ! – запоздало обратился к удаляющейся спине, из-под майки на которой татуированные языки пламени выползали на шею дарителя.

– Мало что ли? Ну, блин, и расценки в Москве! – «полинезиец» протянул еще банкноту. – Оборзели ваще! Сталина на вас нет!

Только теперь очнувшийся из мрака и безмолвия мужчина оглянулся: вокруг шумела многолюдьем Красная площадь. «Причем тут Сталин – видный, но всего лишь аппаратчик партии большевиков? И отчего не видно трамвая, обычно гремящего через рынок от Исторического музея на Москворецкий мост?» Голова закружилась – близился обморок. В последние месяцы подобное случалось часто, и врачи рекомендовали отправиться на отдых в Горки. Но ведь столько еще предстояло сделать в России: завершить Гражданскую войну, разобраться в наследии Февральской и Октябрьской революций. Захотелось отдохнуть, ноги сами побрели к Спасской башне, чтобы укрыться в кремлевской квартирке. Строгий красноармеец в незнакомой униформе («Троцкий придумал для РККА?») не пустил.

– Здесь только выход, вход через Кутафью башню.

– Часовой, пожалуюсь коменданту. Узнаете меня?

– Конечно. Вождь мирового пролетариата. Только лучше здесь не ошиваться, на этом месте уже пасется один лидер трудового народа.

И, действительно, поблизости «фоткался» с людьми человек в потрепанном костюме из шевиота с кепкой на голове. Вот тот повернулся, явив галстук в горошек и бородатую физиономию: «Вали отсюда, лох драный, а то пасть порву». Точный смысл фразы остался неясным, но угроза в них присутствовала очевидная. Ничего не понимающий мужчина побрел вдоль зубчатой стены Кремля. В затылке усилилась пульсация крови, сразу хуже заработал мозг и упала острота зрения. Вдруг взгляд сфокусировался на бюстах могил, притулившихся к кирпичной кладке: «Свердлов, Фрунзе, Калинин». Дальше читать не стал, отринув кошмарную галлюцинацию. Стал обходить невесть откуда взявшееся невысокое сооружение из красноватого мрамора. И боковым зрением узрел на фронтоне надпись «Ленин». Сознание померкло, тело сложилось сверху вниз. Брусчатка из магматической породы габбро жестко приняла Председателя Совнаркома.

– Капитан, разрешите отвлечь, – лейтенант Службы Охраны повернулся от монитора видеонаблюдения.

– Что? – командир смены, делавший вид, что читает папку со служебными инструкциями, аккуратно её закрыл, дабы подчиненный не увидел вложенный внутрь спорт-журнал. – Флажок?

– Точно.

– Дай угадаю: террорист?

– Нет. И не числится как шпион, судимый или разыскиваемый. Даже не гражданин РФ и не иностранный турист. Программа распознавания лиц выловила субъекта из базы фотографий в СМИ.

– Неужели инопланетянин? – ухмыльнулся старший по званию и подошел к консоли младшего. – Ты еще не нагляделся на ленинских двойников? Рыжеватая бородка, кепка, костюм-тройка, наклон головы и готов «Ильич».

– Система дает совпадение в 97 % c Владимиром Ульяновым, каким тот был в 1919 году. С более ранними или поздними изображениями имеется меньшее сходство, хотя по антропометрическим точкам идеальная конвергенция.

– Чувак бабло, видать, гребет немерено. Повезло с внешностью.

– Так-то так, только почему его морды нет в паспортной базе ФМС?

– Наверное, гримируется чересчур.

– О! Упал в обморок прямо перед Мавзолеем.

– Переигрывает! Если через пару минут не встанет, маякни ментам, пусть забирают в обезьянник. Нечего шоу в наше дежурство устраивать.

Ладони мягкие, как у Крупской. Сознание вернулось сперва в функции тактильного восприятия. Поднял веки – обрел и визуальное. Сверху плавало озабоченное лицо женщины, застрявшей в неопределенном возрасте. Она оставила тщетные усилия поднять тело упавшего, безвольное и упругое словно медуза, тяжелое и бугристое будто мешок свеклы.

– Как же вы? Что же вы? – по-бабьи запричитала. – Чем помочь-то?

– Соизволите проводить до Кутафьей башни, коли возможно.

– Пойдемте, пойдемте, а то полицейские сюда набегут.

– От них добра не жди, натерпелся я от жандармских чинов, – Ульянов, опершись на плечо милосердной незнакомки, двинулся прочь от ступенчатой пирамиды, нареченной его партийным псевдонимом. – Вас как величать, гражданка? Каких будете? Из рабочих или из мещан?

– Маша мы будем, – собеседница отчего-то смутилась и перешла на псевдо старинный говор, – докторша мы в Сотой Градской. А вы?

– Владимир Ильич, юрист по образованию, революционер по призванию.

– Похожи и имя-отчество подходящее, – вслух прикинула спутница. – По-моему, вам надо отдохнуть в Александровском саду.

– Некогда-некогда, – прокартавил вождь, но присел на скамейку и даже согласился выбрать мороженое. – Пожалуйте то, что с названием Extreme.

Экстремальным нашел не вкус, а вскрытие пластикового пакетика, которое пришлось перепоручить «мягким ручкам». Послевкусие счел слишком навязчивым – рецепторы полости марксиста, рожденного в ХIХ столетии, не привыкли к искусственному подсластителю века ХХI и пальмового масла еще не ведали. Опыт – дело наживное. Его Владимир решил накопить поскорее – есть мороженое ежедневно. Встретилась первая вещь, понравившаяся в фантасмагорическом мире, где столь нежданно оказался. Исследовать сей cosmos следовало понемногу, пока выхватывая отдельные детали. Конечно, требовалось охватить целиком, что в философии называется in toto. Но потом, а пока: audi, vide, sile — слушай, смотри и молчи. Безумие окончательно настигло в 1923, но сейчас по Москве брел пусть уже заболевший и все же здравомыслящий пришелец из прошлого, еще не растерявший познаний в латыни, приобретенных в гимназии Симбирска.