Жан-Пьер Шаброль

Божьи безумцы

Антуану Шабролю, двадцати лет, солдатский матрикул 27311.

Антуану Шабролю, тридцати пяти лет, солдатский матрикул 27310, «осужденному па пожизненную каторгу по приговору господина маршала де Монревеля, командующего войсками в Верхнем и Нижнем Лангедоке, вынесенному в Ниже 3 марта 1703 года за то, что восстал Антуан Шаброль с оружием в руках против защитников короля».

Людовику, моему деду, который умел говорить с пчелами, читал Библию, приглядывая на пастбище за своими козами, и открывал мне посредством писаний Иоанна и Иеремии тайные замыслы Гитлера.

Моей любимой.

Начинаясь у шоссе № 106 (Ним — Ле Пюи), в двадцати девяти километрах за городом Алесом, по выезде из деревни Шамбориго, местная дорога № 218 ведет к поселку Пон-де-Растель (кантон Женолак) У дороги, в двухстах-трехстах метрах от поселка стоит одиноко Гравас; несколько лет тому назад этот старинный севеннский хутор все еще был цел, гордо высилось основное его строение с мощными стенами, сложенными из гранита, словно приютившее под своей защитой хуторские службы — свинарник, овчарню, сеновал и «сушило»…

Сушило — это домик, в котором сушат каштаны. В нижнем этаже на каменном полу разводят огонь, употребляя для Этого сырые дрова; горячий воздух и обильный дым, устремляясь вверх, проходят через мелкую решетку, заменяющую потолок. По лестнице, пристроенной снаружи, на второй Этаж вносят каштаны и рассыпают их для сушки на решетке.

При недавних злополучных переделках Граваса сушило снесли. И тогда в толще стены обнаружили ниже публикуемую рукопись. На втором этаже между двумя камнями была щель, и в нее, как в отверстие почтового ящика, просовывали листки этой рукописи. Они падали в неиспользованный дымоход, некогда устроенный в стене во всю ее высоту, — вероятно, намеревались сложить в домике небольшой очаг.

Расположение тайника не позволяло вынуть доверенные; ему листки, разве что разобрав домик камень за камнем, и, как мы увидим дальше, это оказалось весьма важной его особенностью.

Рукопись подверглась некоторой «чистке» для того, чтобы торопливый читатель мог пробежать ее, не теряя ничего существенного.

Читатель любознательный может обратиться к приложениям — к карте и комментариям. Цитируемые в комментариях документы покажут ему разницу между нашим повествованием, свидетельством современников, и правдой — по крайней мере той правдой, которую нам преподносят ныне историки. Таким образом, читатель любознательный глубже сможет судить об авторе обнаруженного повествования, о действующих лицах и фактах, отнестись к ним сообразно своим взглядам и даже сочинить более интересную версию рассказа! Это Уж от него зависит, пусть все переделает в воображении по своей воле и создаст собственную, совершенно новую книгу.

Старинный словарь и синтаксис мы почтительно сохраняли, когда устаревшее слово или оборот речи или даже ошибки казались нам любопытными и красивыми. Зато уж капризную орфографию того времени мы всюду исправили, так же как иные речения или черточки, которые ныне стали у сочинителен избитым дешевым приемом «воссоздания Эпохи», например «град» вместо город или кое-какие старинные окончания слов, дававшие возможность переписчику взмахнуть гусиным пером и украсить их затейливым росчерком.

Действуя в том же духе, мы вместо карты, составленной каким-нибудь плохо осведомленным военным штабом, предпочли приложить рельефный план[1], хотя он более полезен для нашего воображения, чем для понимания стратегической обстановки.

Часть ПЕРВАЯ

…Рассуждение весьма справедливое и вполне заслуживающее, чтобы обратили на него внимание те, кто на совесть человеческую посягает, ибо они порождают бури, роковые последствия за собою влекущие и требующие тяжких усилии для их успокоения. Дабы остановить такую бурю, избавить страну от великого кровопролития и сохранить Франции добрых ее подданных, имелось надежное средство — даровать свободу вероисповедания…

АНТУАН КУР{1}

(«История волнений в Севеннах», изданная в Лондоне, 1760 г.)

5 августа 1702 года,

в день субботний.

Сила духа небывалая, порожденная муками сего времени, укрепляет наш малый народ. Вот уже более года, как господь великие страдания ниспосылает на дорогие наши Севенны, и в скорбях они как бы новое рождение обрели. Видим мы, как малая страна омылась от своих пороков и страстей, видим, как нежная юность и дряхлая старость сопротивляются, не убоявшись самых страшных гонений, самых лютых казней, а наши священные сборища совершаются и днем и ночью в ущельях и лощинах, невзирая на варварскую жестокость королевского интенданта Бавиля и всех властей предержащих.

Уже десять дней миновало с тех пор, как аббата Шайла архипресвитера Севеннского, злейшего из преследователей наших, постигла по воле господней смерть от руки одного из наших братьев как справедливое воздаяние за преступления сего злодея.

И ныне настал день начать мне свое рукописание по завету предвечного, ибо дух его проник в меня и повелевает мне: «Сын мой, говорю тебе: прежде чем уйти в горы к братьям твоим, поднявшим меч Гедеонов, ты должен послужить господу пером, ибо ты умудрен науками. Итак, заповедую я тебе, сын мой, запечатлеть на бумаге короткую свою жизнь и записи свои сохранить в тайнике. Я не могу открыть тебе намерения всевышнего и сказать, кто прочтет твое повествование, но таковы предначертания господни, и я повелеваю тебе: вдохновившись волей божией, выполни ее с усердием».

Вот почему только что очиненное перо мое не царапает бумагу и не делает помарок, но ровными строками нанизывает слова, честные и верные, и идут они вереницей, будто ослики по мельничной плотине, навьюченные мешками с отборной пшеницей; вот почему пишу я красивым почерком, и будут разборчивы строки, начертанные младшим писарем из Женолака, коего предвечный избрал писцом своим.

* * *

Я появился на свет в