И где-то хлопнет дверь,

И дрогнут провода.

Привет, мы будем счастливы теперь

И навсегда.

Я сидела в баре и тратила время на самое бестолковое в мирезанятие: пыталась отыскать в жизни смысл. Нет, не в нашем пребывании на этойпланете, так далеко я не замахивалась, а в своей собственной. То ли я плохоискала, то ли он был запрятан так, что не докопаешься, но я его не видела ипочему-то здорово переживала из-за этого, хотя давно могла бы привыкнуть.Передо мной стояла чашка с капуччино, хотя мне отчаянно хотелось напиться. Нопо опыту я знала, что это не поможет. Оттого и смысл жизни искала на трезвуюголову, что, по определению, было просто бесперспективно.

— Придется жить без него, — констатировала я,взглянула на часы и убедилась: на глупое времяпрепровождение ушло полтора часа.Давно пора отправляться домой, но этого как раз делать мне не хотелось.

Собственно, именно потому, что дом некоторое время назадперестал быть моей крепостью, я и сидела в баре, занимаясь всякими глупостями.

— Надо ехать, — вздохнула я и непроизвольнопоморщилась, а потом опять вздохнула: все в моей жизни было не так и неладно,как любит выражаться моя подруга Юлька, и, похоже, сделать с этим я ничего немогу.

Я уже взяла сумку, но вместо того, чтобы встать и уйти,подозвала официанта и попросила принести еще кофе. Был бы рядом Сашка, мысмогли бы поговорить об отсутствии у меня силы воли, но мой пес в настоящеевремя, скорее всего, прогуливается с Тагаевым. Как-то так вышло, что теперь этоне моя собака, а наша. Почувствуйте разницу… «Я ревную свою собаку», — сгрустью подумала я, придвигая чашку кофе поближе и вооружившись ложкой.

Кофе был мне не нужен. Я сама себе не нужна. Настроение ни кчерту, но придется как-то пережить это. Скверно то, что подобное настроение впоследнее время успешно перешло в разряд хронических. Не могу сказать, что, кпримеру, полгода назад я смотрела на мир с восторгом. Восторги оставили менядовольно давно, но все-таки в этой жизни я все еще находила что-то приятное.Например, прогулки с Сашкой. Теперь мы прогуливались втроем, и ничего приятногодля меня в этом не было. Опять же, выпивка в дружеской компании и… Приехали.Все, чего я лишилась, — это сидение дома в обществе все того же Сашки ивечерние прогулки в парке опять же с ним. Выходит, как не было смысла в моейжизни, так и не будет, не стоило и искать.

Я досадливо поморщилась и вновь собралась покинуть бар, нотут в поле моего зрения возник господин Ларионов. Я приросла к стулу и дажеслегка вжала голову в плечи, надеясь, что он меня не заметит. Не скажу, чтовстреча с ним была для меня особо неприятной. Просто я находилась в томсостоянии духа, когда слово сказать и то лень, а с Ларионовым одним словом необойдешься, так что лучше пусть идет подобру-поздорову, главное, мимо.

Ларионов — начальник охраны Деда, а Дед в наших краях царь ибог, и это еще мягко сказано, а я при нем… затрудняюсь ответить кто. Когда-тобыла замом по связям с общественностью и по совместительству любовницей. Теперьвроде бы тоже зам, но без совместительства. Говорю «вроде бы», потому чтоофициально я числюсь в долгосрочном отпуске и мой кабинет, по слухам, занялкто-то другой. Но Дед по старой памяти трижды в неделю зовет меня в дом сколоннами, я предстаю перед ним и получаю какое-нибудь задание. Не слишкомсложное и подчас совершенно никчемное, но сие необходимо, чтобы я помнила, чтоон все еще мой работодатель, а Дед был уверен, что я об этом не забыла.

Я думаю, кабинет бы мне охотно вернули, если бы не однообстоятельство: в настоящее время я делю кров с Тимуром Тагаевым. И хоть Дедрука об руку с Тимуром повышает свое благосостояние (в его интерпретации этозвучит «отложить на старость»), однако до сих пор не может простить моювыходку. То есть то, что я не придумала ничего умнее, как закрутить роман сТагаевым. Данная связь, с точки зрения общественности, порочит мою честь идостоинство, а так как, оскорбляя лошадь, мы, как известно, оскорбляем еехозяина, то достоинство Деда тоже находится под угрозой. Оттого-то в доме сколоннами я появлялась, когда мне вздумается (точнее, когда вздумается Деду),хотя регулярно получала зарплату в голубом конвертике.

С Ларионовым мы друг друга терпеть не могли. После встречи смоим приятелем по фамилии Лукьянов, который без .всякого почтения отнесся кдолжности Ларионова, в результате чего тот недосчитался нескольких зубов, егонелюбовь ко мне должна была бы выйти из берегов, но, странное дело, Ларионовзаметно подобрел ко мне. Может, решил, что, не присутствуй я при том историческомсобытии, зубов бы и вовсе не осталось. Кстати, его догадка не лишена оснований.

Но, несмотря на его симпатию, неизвестно откуда взявшуюся, як нему ответными чувствами не воспылала и продолжала считать его гнидой. Этамысль отчетливо читалась на моем лице, и с этим тоже ничего нельзя былоподелать. Оттого-то я и надеялась, что Ларионов пройдет мимо, не обратив наменя внимания, или у него хватит ума сделать вид, что он не обратил внимания.

Однако все-таки интересно, что ему понадобилось в кафе. Онбыл в одиночестве, а кафе не то место, где ему нравилось проводить досуг.Насколько мне известно, он предпочитает казино. Выходит, у него здесь назначенавстреча.

Я быстро огляделась; Кафе маленькое, за столом у окна дведевушки, напротив компания из четырех человек, за соседним столом молодаямамаша угощает свое чадо мороженым. Никого подходящего. Не считая меня. Так иоказалось. Ларионов шел ко мне, хотел улыбнуться, но вдруг передумал инахмурился.

— Привет, — кивнул он, пододвинул стул, помедлил испросил:

— Можно?

— Отчего нет, стул принадлежит заведению, — неочень вежливо заметила я. Появление Ларионова мне не понравилось, а еще иозадачило.

— Настроение скверное? — усмехнулся он, нопоспешно убрал усмешку, потому что в долгу я не осталась.

— Конечно, скверное, раз я вижу тебя.

— Скажи на милость, почему мы не можем поговорить какнормальные люди? — спросил он с досадой.

— Не можем, — согласно кивнула я. — И тызнаешь почему.

— В конце концов, мы в одной команде, — напомнилон. — Бывают случаи, когда следует забыть старые распри и объединиться.

— Звучит многообещающе, — еще больше насторожиласья и даже почувствовала смутное беспокойство. — Так что такого стряслось внашей богадельне?

Ларионов поморщился, достал сигареты и вновь обратился комне:

— Не возражаешь, если я закурю?