Декабрьские ранние сумерки только начинались, медленно окрашивая снег оттенками лилового и фиолетового. Было начало четвертого, но в этот час в парке стояла абсолютная, мертвая тишина – ни людских голосов, ни шуршания ветра в замерзших черных ветвях, ни резких вороньих воплей. Словно сама природа замерла на вздохе…

Жидким молочным блеском переливался лед, впитывая в себя росчерки коньков, оставшиеся от любителей фигурного катания, и лишь у края пруда чернел узкий прямоугольник воды, отгороженный пластмассовыми передвижными перилами. Над водой едва заметно курился парок, и сонно дрейфовали по краям полыньи утки, оставшиеся на зиму.

Над противоположным берегом возвышался пряничным домиком двухэтажный ресторан с высокими круглыми окнами, и золотое сияние мягко лилось из них на снег, усиливаясь с наступающими сумерками. Изредка в окнах мелькали тени – в этот час, затерявшийся между бизнес-ланчем и ужином, посетителей почти не было.

Вокруг пруда были аллеи, которые никто не собирался расчищать, и на снегу вились сложные узоры разнообразных следов и следков, временами смазанные полозьями санок.

Стояли и массивные лавки, утопленные в сугробы, – они были хороши для лета, сейчас же сидеть на них было невозможно.

Над полыньей с утками возвышалась обычная деревянная скамейка – вот на ней-то и сидел единственный посетитель парка.

Это был мужчина лет сорока в черном распахнутом пальто и ко всему прочему без головного убора, отчего уже заметная седина в его темных волосах вступала в молчаливый диалог со снежным пейзажем.

Правда, мороз был совсем небольшой, да и ни единого намека на ветер, так что окоченеть мужчина не мог, тем более что сидел на этой скамейке от силы полчаса.

Засунув руки в карманы, он смотрел на уток, плавающих в черной воде, – тем самым неподвижным, безучастным взглядом, который выдает глубокую задумчивость, полное отсутствие здесь и сейчас.

О чем уж думал этот странный посетитель парка – бог весть, его лицо не выражало ни радости, ни печали, ни озабоченной тревоги… Оно скорее напоминало маску.

Самым интересным было то, что мужчина появлялся здесь каждые выходные, в субботу или воскресенье (чаще в субботу, вот как сейчас), перед самыми сумерками.

Он садился на эту самую скамейку и в полной неподвижности сидел так минут сорок, глядя в никуда – вряд ли можно было заподозрить солидного господина в том, что он являлся сюда для того, чтобы специально глазеть на уток.

Свидетельством несомненной солидности незнакомца было его дорогое пальто, явно из кашемира, – того изящного и вместе с тем строгого кроя, которым отличаются изделия итальянской мужской моды, и то, что он совершенно не дорожил им. Человек победнее не стал бы сидеть на парковой скамейке в подобном пальто, он бы непременно постелил газетку или вовсе не стал бы садиться.

Во-вторых, из-под распахнутого пальто виднелся строгий темный костюм, который отличался теми же высокими характеристиками. Светлая рубашка, галстук, кашне, ботинки… Один раз Алена видела, как из рукава пальто мягко и многозначительно блеснуло что-то – явно запонка. Редко кто нынче пользуется запонками…

Словом, изучая издалека подобные мелочи в старенький театральный бинокль, Алена сделала твердый вывод, что незнакомец принадлежит к руководящему составу. Это как офисная мебель в магазине – на ярлычках обычно указывается, для кого она предназначена, для руководителей или для обычного персонала. Так вот, данный объект незримо носил на себе ярлычок «руководителя».

Потом, опять же, стрижка… Всегда идеальная, всегда безукоризненная – волосок к волоску. Даже седина на висках выглядела как-то предсказуемо и логично, словно иначе и быть не могло.

И зачем такому господину понадобилось таскаться в этот парк, с какой такой целью он таращился на глупых уток в полынье?.. Всегда один, всегда безупречный, всегда с одним и тем же неподвижным выражением лица… Словом, Алена терялась в догадках.

Заинтересовалась загадочным незнакомцем она в ноябре, когда опала вся листва и пространство перед прудом стало хорошо просматриваться. Именно тогда Алена обнаружила Его и ту регулярность, с которой Он появляется здесь.

Возможно, Он приходил в парк и раньше – но этого Алена уж не могла знать точно.

Хотя бы потому, что сама переехала в эту квартиру в начале апреля. Квартира была съемной и стоила довольно дорого – одним из доводов хозяина было то, что из окна открывается дивный вид на парк. А хороший вид нынче, как известно, уже стал платной категорией…

Алена перед этим доводом сдалась, тем более что до того она успела пожить в хрущевке с видом на китайское общежитие. Вид из окна привлек ее чрезвычайно, ну как же – пруд, парк, небо!

Она переехала в эту квартиру, как уже говорилось, в начале апреля, когда только-только начали набухать почки на деревьях, когда по утрам стояла сиреневая дымка над темной водой и в раскрытую форточку лился свежий воздух, не отравленный выхлопными газами (трасса проходила далеко, с другой стороны дома, машин было не видно и не слышно).

А через неделю парк перегородили высокими деревянными щитами, окрашенными в синий цвет, в пруду спустили воду, зарычали экскаваторы и прочая техника, отравляя воздух дизельным чадом, звук забиваемых свай заглушил щебет птиц.

Это был полный кошмар, тем более что среди жильцов дома стали распространяться мрачные слухи о том, что вместо парка у них теперь будет паркинг и построят элитный дом, который перегородит все перед окнами.

Алена предъявила претензии своему квартиросдателю – и тот, повздыхав сокрушенно, согласился снизить квартирную плату. Ее это мало утешило, она даже стала подыскивать новое жилье, но потом странная апатия внезапно охватила ее.

Потому что ей вдруг стало все равно – где и как она живет, каким воздухом дышит и какой у нее вид за окном.

Странное ощущение, когда разом лишаешься всех чувств и когда цвета, запахи и звуки перестают замечаться, когда ничего не хочешь и даже рассердиться как следует тоже не можешь.

Впрочем, в этом состоянии была своя прелесть – теперь мало что трогало Алену, и даже новая работа, прежде казавшаяся ненужной и смешной, теперь стала устраивать ее.

Возможно, это ее состояние началось гораздо раньше, чуть больше года назад, когда она развелась с Алешей и переехала в ту самую «хрущобу» по соседству с китайским общежитием.

Одновременно с разводом она бросила исполнительскую деятельность и ушла в «Синематеку» – ресторан неподалеку от «Баррикадной», специализирующийся на русской кухне, с собственной пивоварней и тем известный среди гурманов.

Все ее знакомые были в шоке, родители слали негодующие телеграммы, а близкая подруга Серафима даже плакала: «Аленушка, ты же консерваторка, ты в концертных залах выступала, а теперь ты кто?..» «Теперь она – тапер! – язвительно восклицала Люба, другая близкая подруга. – Кому и чего ты хочешь доказать, Елена Петровна, а?..»