– Дам, – холодно ответила Алена. – А куда мне деваться? Только я, честно говоря, надеялась хоть этот Новый год встретить вместе.

– Слушай, все эти семейные праздники – такая тоска! – завопил Костя. – Кстати, я познакомился с потрясающей девушкой.

– Как зовут? – тоном старшей сестры спросила Алена.

– Маша, – с гордостью произнес Костя. – Машенька…

– А фамилия? – упрямо продолжила допрос Алена.

– Маша Погодина… – Его голос плавился от нежности. – Ей двадцать один год, она учится на юрфаке. Машенька блондинка, глазищи – во! – а ноги такие, что… – Тут Костя замолчал, видимо, растеряв все слова от восхищения.

– Блондинка на юрфаке? – хмыкнула Алена. – Это круто! Помнишь, даже фильм такой когда-то был – «Блондинка в законе», с этой… с Риз Уизерспун?..

– Не смешно! – заорал брат. – Все эти пошлые анекдоты про блондинок… Машенька – чудо, я вот специально вас познакомлю! И вообще, мне сейчас некогда, я на следующей неделе к тебе за деньгами заеду…

Алена улыбнулась и положила трубку на рычаг.

Брат Костя был в своем репертуаре – ему, как всегда, не хватало денег, и он только что познакомился с очередной «потрясающей девушкой». Костя – редкостный разгильдяй. Он с трудом окончил институт, а теперь работал менеджером в какой-то фирме, которых были тысячи в Москве. Он любил жизнь и потому никогда не страдал от излишнего честолюбия.

Алена снова села за рояль и с чувством принялась играть до-мажорную сонату Гайдна. Громко и вдохновенно – наверное, будь рядом старенькая Нинель Айрапетовна и консерваторский профессор, они непременно пожурили бы Алену за излишний пафос. Это все влияние ресторана…

Едва она доиграла сонату, как в потолок принялись громко стучать.

– О господи… – пробормотала Алена.

Стучал Семен Владимирович Кашин, старик-сосед, семидесяти шести лет, в прошлом переводчик с французского, а ныне – страстный кактусовод.

Он единственный предъявлял претензии к Алене – поскольку она жила на втором этаже, а на первом находился мебельный магазин. Из мебельного, кстати, еще никто ни разу не приходил к Алене с жалобами на громкую музыку…

Первое время, когда она только тут появилась, Алена испытывала муки совести. Не играть она не могла и потому каждый раз, услышав стук в потолок, поднималась к Семену Владимировичу и пускалась в долгие извинения.

Семен Владимирович внимательно ее выслушивал, извинения принимал, а потом вел показывать коллекцию кактусов. После кактусов он чуть ли не силой заставлял пить с собой чай, рассказывая опять же о кактусах или о своем недоброжелателе – некоем Кирилле Глебовиче Лигайо, тоже переводчике, совершенно Алене неизвестном.

Довольно скоро Алена поняла, что Кашину просто скучно и он рад любому поводу увидеть кого-нибудь возле себя.

В последнее время он даже не давал ей извиниться, просто втаскивал к себе в квартиру и сразу же вел к кактусам, впрочем, сохраняя на лице обиженное и несколько встревоженное выражение.

Родных у Кашина не было, знакомых – тоже (он пережил почти всех, за исключением этого самого загадочного Лигайо), единственным человеком, который к нему заходил, кроме Алены, была женщина из собеса, приносившая ему продукты, суровая и молчаливая прибалтка Лина, которая к кактусам была совершенно индифферентна.

Алена быстро собралась и через десять минут уже была у Семена Владимировича, страдая от мук совести и раздражения одновременно – она злилась и на надоедливого старика, и на себя, такую правильную.

– Добрый день, – церемонно произнес Кашин, распахивая перед ней дверь. – Прошу вас, Елена Петровна.

– Семен Владимирович, ей-богу, но я так больше не могу… – с досадой начала Алена.

– Тс-с! – вдруг перебил ее старик и прижал палец к бескровным узким губам.

– Что? У вас кто-то есть? – тут же сбилась Алена.

– Тс-с… Идемте, идемте. – Ухватившись за рукав ее свитера своей птичьей лапкой, Кашин потащил Алену за собой. Она недоумевала – может быть, в кои-то веки она действительно кого-то разбудила? Например, приехал к Кашину троюродный племянник и решил отдохнуть с дороги?.. А она, такая-сякая, своей до-мажорной сонатой Гайдна его потревожила…

Кашин был низенький, очень сухой, точно время выветрило из него все лишнее, лысый, с узко посаженными пронзительными глазами. Уши у него отличались совершенно необычной формой: острые, большие, уходящие назад и вверх – уши сказочного существа вроде тролля. Дети его боялись, хотя был старик безобиден и добр, но эти уши, лысина и цвет кожи, также несколько необычный и зловещий: бледный, желтовато-зеленый, при определенном освещении уходящий в прозрачную синеву, – пугали неокрепшее юное воображение.

Все подоконники в его квартире были заставлены широкими стеклянными ящиками, внутри которых находились квадратные (для экономии площади) горшки с разнообразными кактусами.

Эти растения, которые и цветами-то назвать было трудно, являлись главной страстью Семена Владимировича, ради них он даже иногда выбирался из дома – чтобы посетить клуб любителей кактусов и обменяться с кем-нибудь ценными экземплярами. И дело было вовсе не в старческой немощи (не настолько он был дряхл), просто Семен Владимирович очень боялся города, боялся машин и людей. Алена подозревала, что он всегда был таким – несколько странноватым, потому и профессию выбрал себе кабинетную, и семью не сумел завести.

– Семен Владимирович… – прошептала Алена, следуя за стариком.

– Тс-с… Туда, на кухню. Это случилось ночью, – загадочно ответил старик. – Я как чувствовал и не ложился спать.

У Алены побежали мурашки по спине.

Но на чистенькой кухне ничего подозрительного не наблюдалось, все как всегда – пластиковый блестящий столик, трясущийся мелкой старческой дрожью холодильник «Юрюзань», желтый чайник на плите, занавески с овощным узором, подоконник с неизменными кактусами. Больше никого и ничего.

– Вот, – торжественно прошептал Семен Владимирович. – Ямакару. Цереус Ямакару. Видите бутончики? Они раскрываются только ночью. Я даже не ожидал, что он зацветет у меня, да еще в это время года. Чудо, Елена Петровна, да?..

– Семен Владимирович! – рассердилась она. – Я-то думала… а вы… а у вас…

Кашин словно не заметил ее возмущения.

– Это мне как подарок, правда? Подарок к Новому году.

– До Нового года еще две недели, – хмуро заметила Алена, разглядывая колючую мочалку, к которой прижимались плотные беловатые бутоны, кстати, довольно крупные. – Они хоть пахнут?

– О-о! – застонал Кашин (Алена так и не поняла, являлся ли его стон подтверждением ее вопроса). – Это чудо!

Алена вздохнула.

– Вы завтракали, Елена Петровна? Давайте пить чай… – Кашин потянул ее своей цепкой лапкой к столу, заставил сесть.