А что же знали мы – подростки в это тревожное время?

Что мы пели?

Сталин – наша слава боевая,

Сталин нашей юности полет.

С песнями борясь и побеждая,

Наш народ за Сталиным идет.

Что мы читали в Газетах?

Группа оголтелых, злонамеренных космополитов, людей без рода и племени, торгашей и бессовестных дельцов от театральной критики, подверглась сокрушительному разгрому в редакционных статьях газет «Правда» и «Культура и жизнь». Эта антипатриотическая группа в течении долгого времени делала свое антинародное дело. Выросшие на гнилых дрожжах буржуазного космополитизма, декаданса и формализма, критики-космополиты нанесли немалый вред советской литературе и советскому искусству – они хулигански охаивали и злобно клеветали на все то новое, передовое, все лучшее, что появлялось в советской литературе… Холопствовавшие перед буржуазной культурой, они отравляли здоровую атмосферу советского искусства зловонием буржуазного ура-космополитизма, эстетства и барского снобизма…»

А. Сафронов «Правда» 11 февраля 1949 г.

Что мы потом прочитали в газетах?

Эта премия (Сталинская) носит имя величайшего философа всех времен. Того, кто воспитывает человека и преобразует природу; того, кто провозгласил человека величайшей ценностью на земле; того, чье имя является самым прекрасным, самым близким и самым удивительным во всех странах для людей, борющихся за свое человеческое достоинство, – имя товарища Сталина.

Луи Арагон 1952 год

Что мы читали в «самиздате»?

Я спрошу у Маркса и Эйнштейна,

Что великой мудростью сильны.

Может им открылась эта тайна

Нашей перед вечностью вины?

Милые полотна Левитана,

Доброе свечение берез…

Чарли Чаплин с белого экрана —

Вы ответьте мне на мой вопрос.

Разве все, чем были мы богаты,

Мы не роздали без лишних слов?

Чем же мы пред миром виноваты,

Эренбург, Багрицкий и Светлов?

Маргарита Алигер

Эренбургу удалось уцелеть. У Багрицкого и Светлова вряд ли это бы получилось. Еврейских писателей сажали и в Москве, и в Киеве, и в Минске с большим размахом. В это время на Лубянке и в Лефортово пытали активистов ЕАК. 12 августа 1952 года их казнили всех кроме одного – Лины Штерн. Она единственная спаслась в этой Лубянской мясорубке.

То, что мы нигде не могли прочитать

(из беседы следователя МГБ со всемирно известным ученым – академиком Линой Соломоновной Штерн, которой в 1949 году исполнился 71 год).

– Ты старая блядь. Мы знаем, зачем ты каждый год ездила за границу. Ты там вступала со всеми в половое сношение.

(из беседы министра МГБ Абакумова с академиком Штерн)

– Нам все известно! Признайтесь во всем! Вы – сионистка, вы хотели отторгнуть Крым от России и создать там еврейское государство!

– Впервые это слышу.

– Ах ты старая блядь! (Она удивилась, она получила хорошее воспитание и не могла понять, почему министр так легко перешел с ней на ты).

Мы обо всем этом не знали. На эту тему у нас дома не беседовали. Естественно, слухи об арестах дошли до нас. Мои приятели – Розенфельд и Файнгольд мне многое разьяснили. Кстати информацию, передающуюся из уст в уста, я получал не только от евреев, но и от своих русских и украинских приятелей. Травля космополитов шла повсеместно, во всех научных учреждениях, институтах и творческих союзах. Евреев не принимали на работу. Обстановка была напряженной. Космополитов увольняли, но все-таки, слава Б-гу, не сажали. В апреле эта кампания начала идти понемногу на спад. Очевидно это было указание нашего «отца и учителя». Иосифа Юльевича Каракиса, приятеля и соученика отца – крупного архитектора – одного из лучших преподавателей архитектуры, уволили из института. Отец был снят с руководства кафедрой, но звание профессора и члена-корреспондента Академии, несмотря на «беспаспортную бродяжническую деятельность», оставили. На должность заведующего кафедрой назначили некоего Кабанова – новоиспеченного кандидата искусствоведения из Москвы, который, по выражению историка архитектуры Виктора Васильевича Чепелика, «начал такое нести студентам», что его смогли выдержать с трудом полгода. Пригласили на это место академика Северова. Он продержался год. После этого отца вернули на руководство кафедрой, но на всякий случай приписали к его должности две буквы «и. о.» – исполняющий обязанности. Так всегда поступали начальники и кадровики, когда вынуждены были брать на работу засвеченных космополитов. На всякий случай, потому что может опять продолжится кампания, или космополит окажется еще и сионистом, и придется оправдываться. А у них всегда будет ответ перед начальством: «Да, мы сами, знаете ли, опасались, как бы он не начал вредную пропаганду, поэтому и взяли его как бы условно, как бы временно на и. о.».

Мой дядя – профессор живописи Михаил Аронович к этому времени уже ушел из института. У него космополитических настроений и отклонений ни в живописи, ни в биографии найти не смогли. Тематика тоже была безупречной, так как он писал натюрморты и пейзажи в «любимых местах Шевченко». Его работы двадцатых годов не сохранились – они погибли вместе со знаменитым в Киеве самым высоким зданием – домом Гинзбурга, где была его мастерская. Кроме того, ему негде было прицепить «и. о.», так как он нигде не работал – был вольным художником и пенсионером. Не напишешь же «и. о. вольный художник», или «и. о. пенсионер». Так его на всякий случай исключили из Союза художников за формализм, хотя все знали, что он реалист, о чем свидетельствовали его картины. Ничего не поделаешь – план по низкопоклонству нужно было выполнять и учебным институтам и творческим союзам, так как отчет об этом выполнении шел непосредственно к первому секретарю ЦК КП (б) У Никите Сергеевичу Хрущеву, а от него к Шепилову и даже к великому вождю и учителю.

Отец с нами не делился своими переживаниями. Он страшно осунулся, проводил ночи за письменным столом и, как я после от него узнал, писал оправдательные письма в ЦК КП (б) У с перечислением всего, что он сделал для советской архитектуры, и объяснением того, что от конструктивизма он отошел еще в 1933 году. На эти письма никто не отвечал. Очевидно их вообще не читали.

Отцу пришлось пройти еще одно чистилище в Академии архитектуры УССР. Там вся эта расправа проходила на заседании президиума Академии. В начале заседания встал парторг Академии и с большим пафосом заявил, что он не может сидеть за одним столом с «беспаспортным бродягой». Так как другого стола в зале не было, и президент Академии Владимир Игнатьевич Заболотный подверг сомнению это предложение (организации отдельного стола для «беспаспортных бродяг»), то дело окончилось просто большим осуждением и понижением в должности вышеуказанных «оголтелых космополитов без рода и племени». Отец говорил, что нет худа без добра. Когда окончились страшные времена гонений на космополитов, и к конструктивистам стали относиться крайне доброжелательно, тот же парторг использовал материалы, собранные им для разгрома проектной деятельности отца, как материал для написания собственной диссертации. Отец говорил, что был ему страшно признателен, так как ему удалось где-то откопать фотографии всех конструктивистских построек отца, запроектированных в двадцатые годы.