Пролог

Он учтив, элегантен, по-старомодному вежлив. Он кланяется тебе при встрече, встаёт, когда ты уходишь, заботится о твоём удобстве, а сам на неудобство не жалуется; его чувства выдают только греческие чётки-комболои, которые он перебирает в кармане. Если требуется откровенность, он, по натуре человек сдержанный и застенчивый, принимает вызов с достоинством и юмором. Он осторожно выбирает слова, как поэт или политик: с привычкой к точности, с хорошим слухом на их звучание, с талантом и вкусом к уклончивости и таинственности. Он всегда умел наводить тень на плетень. При этом, когда он говорит (и когда поёт — тоже), в его тоне есть что-то заговорщицкое, как будто он сообщает тебе сокровенную тайну.

У него стройная фигура — ничего лишнего, — и он ниже ростом, чем можно было бы подумать. Он опрятен и подтянут. Ему, наверное, не составило бы труда носить форму. Сейчас на нём костюм — тёмный, в тонкую полоску, с двубортным пиджаком. Даже если он не сшит на заказ, а куплен в магазине, на вид этого не скажешь.

— Душа моя, — говорит Леонард, — я родился в костюме [1].

Рождённый в костюме

Когда я с тобой

я хочу быть героем

каким я хотел быть

когда мне было семь лет от роду

идеальным человеком

который убивает

Почему я пишу (Избранные стихотворения 1958–1968)

У занимающей почти целый квартал синагоги водитель сворачивает с главной улицы и, миновав церковь Апостола Матфия на противоположном углу, начинает подниматься на холм. На заднем сиденье машины женщина — двадцати семи лет, привлекательная, с крупными чертами лица, элегантно одетая — и её новорождённый сын. Они едут по красивым, ухоженным улицам, украшенным продуманно и аккуратно посаженными деревьями. Большие каменные и кирпичные дома, кажется, вот-вот обрушатся под весом собственной солидности, но нет: они взмывают вверх по крутому склону, словно парят над землёй. Поднявшись до середины холма, водитель поворачивает в переулок и останавливается перед последним домом: Бельмонт-авеню, 599. Дом большой, массивный, строгий, в английском стиле; суровость его тёмного кирпича спереди смягчает белая ограда веранды, а сзади — парк Мюррей-Хилл, четырнадцать акров лужаек, деревьев и цветов, из которого открывается обширный вид: с одной стороны на реку Святого Лаврентия, с другой — на центр Монреаля. Водитель выходит из машины, открывает заднюю дверь, и Леонарда по белым ступенькам вносят в родной дом.

Леонард Норман Коэн родился 21 сентября 1934 года в Госпитале королевы Виктории, огромном сером каменном здании в Уэстмаунте — богатом районе Монреаля. Согласно больничным записям это произошло в 6:45 утра, в пятницу. С точки зрения истории — аккурат между Великой депрессией и Второй мировой войной. Можно подсчитать, что Леонарда зачали между Ханукой и Рождеством — холодной, субарктической зимой, на которые никогда не скупился его родной город. Детство его прошло в доме костюмов.

Нейтан Коэн, отец Леонарда, был состоятельным канадским евреем и владел компанией «Фридмен», производившей и продававшей дорогую одежду. Фирма особенно славилась парадными костюмами, и сам Нейтан любил одеваться по всей форме, даже если обстоятельства этого не требовали. В костюмах, как и в архитектуре, он любил строгий английский стиль, носил гамаши, для красоты — бутоньерку. Позже, из-за болезни, обзавёлся тростью с серебряным набалдашником. Мать Леонарда, Маша Коэн, была на шестнадцать лет моложе мужа. Она была дочерью раввина из Российской империи и только недавно иммигрировала в Канаду. Вскоре после своего приезда в Монреаль в 1927 году она вышла замуж за Нейтана. Через два года родился их первый ребёнок — дочь Эстер.

На старых фотографиях с Машей Нейтан — коренастый мужчина с квадратным лицом и квадратными плечами. Маша стройнее и выше его на голову, она вся состоит из округлых, плавных линий. В выражении её лица есть что-то девичье и одновременно королевское, а Нейтан — застывший и замкнутый. Конечно, в то время глава семьи именно так и должен был выглядеть на фотографиях, но Нейтан в любом случае был более сдержанным человеком, более англичанином, чем его жена из России — сердечная и эмоциональная.

Ребёнком Леонард — пухлый, коренастый, с квадратным лицом — был копией отца, но с возрастом он стал больше походить на Машу: вытянутое лицо, густые вьющиеся волосы, опущенные уголки тёмных, глубоких глаз. От отца он унаследовал рост, опрятность, хорошие манеры и любовь к костюмам. От матери — харизму, меланхолию и музыку. Занимаясь делами по дому, Маша всегда пела, чаще всего на русском и на идиш, а не по-английски; это были сентиментальные старые народные песни, которые она слышала в детстве. Она пела хорошим контральто, под аккомпанемент воображаемых скрипок, переходя от радости к печали и от печали к радости. Впоследствии Леонард назовёт мать «чеховской» женщиной [1]. «Она и смеялась, и плакала от души» [2], - рассказывал Леонард; эти чувства быстро сменяли друг друга. Маша Коэн не была подвержена ностальгии, она мало говорила о стране, из которой уехала. Но она хранила прошлое в песнях.

Население Уэстмаунта состояло из богатых англоканадцев-протестантов и евреев — канадцев во втором или третьем поколении. В городе, где жители разного происхождения не перемешивались друг с другом, иудеи и протестанты оказались близкими соседями просто потому, что не были ни французами, ни католиками. До «тихой революции», начавшейся в 60-е годы, и до того, как французский стал единственным официальным языком Квебека, на французском в Уэстмаунте говорила только прислуга. У Коэнов была горничная Мэри — католичка ирландского происхождения, а также няня, которую Леонард и его сестра так и называли — няней, и чернокожий садовник по имени Керри, который к тому же выполнял обязанности шофёра. (У Керри был брат, выполнявший такую же работу в доме Хорэса, младшего брата Нейтана.) Привилегированное положение семьи Коэна — не секрет. Леонард никогда не скрывал, что родился в достатке, не отвергал своего воспитания, не отрекался от семьи, не менял имени и вообще не пытался выдать себя за кого-то, кем не являлся. Он рос в состоятельной семье, хотя в Уэстмаунте, разумеется, были семьи и побогаче: в отличие от особняков Верхнего Белмонта, большой дом Коэнов был двухквартирным, а их шофёр сидел за рулём «понтиака», а не «кадиллака».

Тем не менее мало кто мог сравниться с Коэнами по именитости: это была одна из самых выдающихся еврейских семей в Монреале. Коэны были строителями синагог и основателями газет. Они организовывали и возглавляли многочисленные еврейские филантропические общества. Первым из предков Леонарда, ступившим на канадскую землю, был его прадед Лазарь Коэн. В 40-е годы XIX века, когда Лазарь появился на свет, его родная Литва была частью Российской империи. Он преподавал в иешиве в городе Волковышки (с 1917 года — Вилкавишкис), которая была одним из самых строгих учебных заведений для раввинов в стране. На третьем десятке Лазарь решил попытать счастья в других странах, оставив дома жену и новорождённого сына. Он недолго пробыл в Шотландии, а затем сел на корабль до Канады и поселился в городке Мэберли в провинции Онтарио, где прошёл путь от заведующего складом лесоматериалов до владельца угольной компании «Л. Коэн и сын». Этим сыном был Лайон, отец Нейтана, который вместе с матерью присоединился к отцу спустя два года после его отъезда. В конце концов семья обосновалась в Монреале, где Лазарь возглавил меднолитейный завод и основал успешную фирму, занимавшуюся землечерпательными работами.