Посвящается моей бесконечно любимой маме Нине Ильиничне, чье мужество, терпение, умение отдавать любовь и неиссякаемый оптимизм поражают и вдохновляют меня всю жизнь

© Алюшина Т., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

* * *

Только поставив машину на платной стоянке и получив квитанцию, Наталья с удивлением обнаружила, что приехала намного раньше, чем рассчитывала, – до прибытия поезда оставалось еще целых сорок минут.

Ну, сорок так сорок! И хорошо, подумалось ей, передохнет от дороги, от руля, получит передачу и – к маме в больницу.

Это она от мыслей непростых и тревожных неосознанно всю дорогу держала приличную скорость, вот и долетела до Симферополя – и не заметила как.

Ну, еще бы не мысли и переживания! Куда от них денешься-то?!

«Ладно, ладно, – вздохнула она, успокаивая себя. – Самое страшное уже позади – операция для мамы прошла успешно, а это самое главное».

Ната отошла от шумного и суетливого вокзала по прилегающей к нему улочке, зашла в небольшое уютное кафе, устроилась за столиком у окна, заказала поспешившей подойти к ней милой молоденькой официантке капучино. Официантка отошла, а Ната посмотрела в окно, мимо которого в деловитой торопливости прошествовала девушка. Чемодан, который она везла за собой, отстукивал своими колесиками по брусчатке какую-то веселую, бодрую мелодию о странствиях и радостных встречах в конце пути.

Ната улыбнулась, поймав себя на мысли, что немного завидует этой девушке, спешащей на поезд. Даже не завидует, а испытывает некую грусть и сожаление, которые иногда чувствуешь, когда кто-то близкий или знакомый уезжает далеко, весь уже переполненный дорогой, ожиданиями радостных встреч в конце пути, а ты остаешься…

Э-эх! Сейчас бы сесть в поезд – и домой!

Так хочется домой, порой просто непереносимо, до слез! Хотя бы на денек-другой! От всех переживаний и тревог последних непростых недель, от бурлящей переменами новой жизни, новой истории и восторженных ожиданий Крыма…

– Ваш кофе, – вернула ее в реальность официантка, поставив перед ней блюдце с чашкой капучино и мило улыбнувшись.

– Благодарю, – улыбнулась в ответ Наталья.

Она сделала глоток кофе, снова посмотрела в окно, вздохнула и усмехнулась: «Какой поезд? Ты смеешься? Все самолеты, самолеты… Когда ты последний раз на поезде-то ездила?» – скептически поинтересовалась она у себя.

И вдруг…

Словно окатило теплой, нежной волной, и мурашки побежали по позвоночнику и рукам, и зазвучала откуда-то музыка летнего отпускного счастья…

Ната осторожно поставила чашку на блюдце, возвращаясь в прошлое.

Воспоминания накрыли ярко, мощно, ослепив бликами солнечных зайчиков от морской волны того лета. Последний раз она ездила на поезде именно тогда – одиннадцать лет назад. Одиннадцать!..

Почти одиннадцать – сейчас март, а тогда было лето.

«Одуряюще пахло сиренью, ну просто одуряюще…

Этот запах сопровождает меня всю жизнь. В детстве это был аромат тайны, потому что мы прятались в огромных кустах сирени, когда играли в казаки-разбойники.

Сад, в котором проходило мое детство, был совершенно сказочным – огромный, заросший, запущенный сад позади старой купеческой усадьбы. Усадьбу с особым социальным рвением благополучно превратили во множество коммунальных квартир, но сад… Сад коммунальным сделать, видимо, не удалось.

Дети считали его своей вотчиной, своей тайной, полной неожиданностей и чудес. Там находились совершенно секретные, затерявшиеся в глубине сада места, о которых даже и не подозревали взрослые. Там располагался наш штаб. Там мы наслаждались отдохновением от контроля, нашей тайной, нашим прибежищем.

Господи! Что только мы не постигали в том саду! Это было абсолютное счастье свободы: никто – ну просто никто! – не знает, где ты, и только тебе решать, когда выйти из тайного штаба и выходить ли на призыв мамы. И что будет, если сделать вид, что не слышал, как тебя зовут? И вот еще чуть-чуть, ну еще минутку посижу – и выскочу победителем. Потому что я, только я решила, что пора выходить. И от этого я такая большая и значимая. Конечно, я то и дело получала нагоняй и: «Сколько можно тебя звать!» Но все-таки только я да еще пара моих друзей знали про это тайное место. И совершенно неважно, что нас ругали, да и ругали вяло как-то – ведь главное: нашли и ребенка домой загнали!

Они и не догадывались, что сама, сама решала найтись!

А в саду все такое шуршащее, все сказочно, по-взрослому важно – и большой секрет, и тайный сбор, и глобальные проблемы маленького возраста.

Ах! Как же это было прекрасно!

Лето, солнце, запущенный купеческий сад, огромный, как мир. Засыпанный землей фонтан, дорожки в никуда, а впереди – целое огромное лето, качели, старые сараи, велосипеды, важнейшие детские проблемы и запах сирени. Запах счастья – даже не счастья, а того, что гораздо, гораздо лучше – преддверия лета, беззаботности, солнца, свободы и тайны будущего.

Потом этот запах настиг меня в больнице, после операции.

Я никак не могла открыть глаза после наркоза, но мне отчего-то было так радостно, так легко. И совершенно непонятно, что ж такого замечательного в моем пробуждении?

Ведь вроде все очень больно и трудно, и невозможно двигаться – но тогда откуда это ощущение полного счастья? А когда открыла глаза – поняла: палата залита южным солнцем, светившим сквозь незашторенное окно, и все видимое пространство уставлено букетами с сиренью…

Это была царица всех сиреней – огромные темно-фиолетовые цветы и белые махровые ветки. Они пахли так сказочно, так празднично, что затмевали мысли о боли, об операции. Наверно, даже о прошлом.

Это был запах детства, тайны, счастья, преддверия лета, перемен – всего самого лучшего в жизни.

Одуряюще, просто одуряюще пахло сиренью, и когда я расставалась с ним.

Мне казалось, что уж сирень-то меня никогда не подведет, это постоянная устойчивая величина, которая ассоциируется со счастьем, вернее – с преддверием счастья.

И вдруг!

Ну почему сирень, господи?! Все было так хорошо в моей жизни с этими цветами… так почему именно сирень? Неужели теперь всю мою жизнь она будет нести ощущение несчастья и потери всего: любви, мужчины, прошлой жизни, будущего?..

Ну, господи, боже мой! Почему именно сирень?!

Он знал, конечно, он знал, что больше всех цветов на свете я люблю сирень. Я миллион раз ему это говорила и рассказывала о детстве, о купеческом саде, о тайных местах, об ощущении будущего счастья…

В тот день, когда мы расстались, он принес мне сирень. Огромный букет крупной южной темно-фиолетовой сирени. Только теперь мне казалось, что она пахнет как на похоронах. Ну конечно – это ведь я ухожу от него, а не он меня выталкивает из своей жизни, всеми правдами и неправдами сделав мое существование совершенно непереносимым, потому что прогибаться дальше под него – это уже уровень половой тряпки.