Алые капли, тяжело падающие с острого лезвия… Белые пятна изумленных лиц… И глаза, яркие, зеленые, неверящие… Жуткая, противоестественная тишина разрезается пронзительным криком:

– Убийца!

А потом жуткое:

– Тиали Торн обвиняется… приговаривается…

Глаза скользят по незнакомым лицам, ищут одно-единственное, то самое, на котором написано дружеское участие. Ты ведь не бросишь меня, правда? Ты поможешь? Потому что без твоей помощи я пропаду. Погибну…

Холод пробирал, казалось, до костей. Рукавицы из грубой ткани были слишком велики и больше натирали кожу, нежели защищали от мороза. Пальцы, крепко державшие древко метлы, уже онемели и я совсем их не чувствовала, но поделать ничего не могла. С неба сыпалась противная ледяная крошка, коловшая лицо, а от порывов студеного ветра слезились глаза.

– Эй, Дамочка, – окликнул меня охранник. – Отставить работу, к тебе на свиданку пришли.

Товарки по уборке территории устремили на меня завистливые взгляды, но промолчали – попусту трепать языками при охране здесь было не принято. За любое нарушение правил расплата полагалась слишком уж суровая.

Я сдала "инвентарь" – метлу с редкими гнутыми прутьями – и поспешила, подгоняемая ветром, к забору, увенчанному битым стеклом. Там, на краю периметра, дожидался меня друг. Тот, кто не бросил, кто остался верен, несмотря ни на что.

В домике для свиданий было сыро и холодно, хотя в очаге и весело плясали огненные языки. Я отметила и разожженный камин, и мягкие подушки на шатких грубо сколоченных стульях, и скатерть на столе. Похоже, кошель Двина изрядно облегчился. Дверь распахнулась от сильного удара. Вошедший охранник поставил на стол поднос и процедил:

– У вас есть три часа.

Я протянула руки к огню в надежде отогреться и ужаснулась, будто впервые за долгое время увидав их. Ногти были обломаны, кожа погрубела и даже кое-где растрескалась. На глаза навернулись слезы. Смешно, мне многое пришлось вытерпеть здесь, но расстроила меня именно утраченная нежность и мягкость собственных ладоней.

– Поешь, пожалуйста, – мягко произнес Двин, кивком указывая на стол.

Я с жадностью ухватила кусок мягкого хлеба с маслом и сыром.

– Разбалуешь ты меня. Как я после такого-то пира опять пустую похлебку есть буду?

Двин опустился на колени на дощатый пол рядом со мной, прижался губами к обезображенной руке.

– Потерпи. Осталось недолго. Скоро мы вытащим тебя отсюда.

– Уверен, что пора?

– Я не знаю, – в голосе его явно слышалось сомнение. – Но я не могу видеть тебя такую… здесь…

– Ничего, потерплю. Не хрустальная, не разобьюсь, – грубо ответила я.

– Тиа, – голос Двина звучал жалобно, – Тиа, что с тобой происходит? С каждым разом ты все меньше и меньше походишь на себя прежнюю.

Я горько рассмеялась.

– Заключение, вот что со мной происходит. Отсутствие свободы, какого-либо подобия нормальной жизни, элементарных удобств. И я больше не Тиа, Двин. Я – заключенная двести семнадцать дробь пятнадцать, понимаешь? Ну или Дамочка.

Мой друг только помотал головой, будто отгоняя навязчивое видение.

– Нет, Тиа. Мы вытащим тебя отсюда, и ты снова станешь такой же, как и раньше. Смешливой и улыбчивой, доброй и понимающей.

Я промолчала. Что я могла ему сказать? Что давно уже не ощущаю себя прежней Тиа, будто она умерла, а я – самозванка, захватившая чужое тело? Нет, таких слов Двину лучше не слышать.

После свидания я могла не возвращаться к работе, потому и пошла сразу в барак. Уже темнело, колкая острая ледяная крошка сменилась пушистыми редкими снежинками, ветер немного утих, и я шла медленно, глубоко вдыхая морозный воздух. В бараке тепла никогда не бывало, зато всегда стояла жуткая вонь от множества немытых тел. Казалось бы, я давно должна была принюхаться и притерпеться, но нет, голова по-прежнему раскалывалась от невыносимого запаха. Двину удалось, сунув немалые деньги начальнику охраны, передать мне небольшой флакончик духов, который я берегла, как величайшее сокровище. Не расставалась ни на мгновение, носила на груди под робой и даже в мыльню брала с собой этот крохотный осколок благополучного прошлого.

В бараке было пусто. Почти. У окна сидела щербатая Берта и, старательно шевеля губами, пыталась читать взятую в библиотеке потрепанную нудную книгу. У Берты была мечта – она желала стать "образованной", чтобы выйдя на свободу найти себе "приличное место". Разумеется, с подобной биографией осуществление мечты ей вряд ли грозило, но я не сказала ей ни слова об этом. Все-таки у каждого из нас должно оставаться хоть какое-то светлое пятнышко в душе, чтобы не сломаться окончательно, не так ли? У меня был Двин, а у Берты – Великая Мечта, и нам этого хватало.

– Руку порезала, – словоохотливо пояснила мне Берта, демонстрируя перемотанную кисть. – Док, добрый человек, дай ему боги побольше лет жизни, освободил меня на два дня от работы. Лютый свирепствовал, конечно, ругался так, что уши вяли, но поделать ничего не смог: против Дока не попрешь.

Здесь она была права. Дока, невысокого сутулого плешивого мужчину лет пятидесяти, побаивались даже самые озлобленные охранники, такие, как Лютый.

– Послушай, Дамочка! – Берта подошла поближе. – Твой-то приезжал?

– Приезжал, – мрачно кивнула я, погруженная в невеселые мысли.

– Гляди-ка, порядочный, не бросил, – удивилась она. – Ко всем ездить быстро перестают, а твой все держится. Повезло тебе с ним, Дамочка. Ты за него держись, такой мужик редко попадается.

Я неопределенно пожала плечами – пусть понимает, как хочет. Берта, решив, что у меня подходящее настроение для пустой болтовни, присела на койку рядом со мной.

– Дамочка, я давно у тебя спросить хотела: а тебя-то за что сюда засунули? Нет, ты не отвечай, если не желаешь, я пойму.

Саму Берту "засунули", когда поймали на месте преступления – она пыталась украсть кольцо в ювелирной лавке. Как по мне, сглупила она сильно: одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, что вряд ли она пришла к ювелиру с целью прикупить новые серьги. Мастер оборванку не выставил, но наблюдал за ней пристально – вот Берта и оказалась здесь. Эту историю незадачливая воровка пересказывала уже много раз, так что все заключенные уже выучили ее наизусть. Я же о причинах, по которым очутилась в лагере, предпочитала не распространяться. А сейчас Берта с горящими глазами жадно ожидала моего ответа.

– Так как, Дамочка?

– За дело, Берта, – горько усмехнулась я. – За дело.

– А за какое?

– За попытку убийства.