Мне в жизни всегда везло на хороших людей, с которыми во множестве сталкивала меня судьба. Всем им с огромной благодарностью за то, что они мне дали, порою сами того не подозревая, ПОСВЯЩАЕТСЯ.

Еще одно, последнее сказанье —

И летопись окончена моя,

Исполнен долг, завещанный от бога

Мне, грешному. Недаром многих лет

Свидетелем господь меня поставил

И книжному искусству вразумил…

А. С. Пушкин

Прикрыта дикими кустами,

На нем пещера есть одна —

Жилище змей – хладна, темна,

Как ум, обманутый мечтами,

Как жизнь, которой цели нет,

Как недосказанный очами

Убийцы хитрого привет.

М. Ю. Лермонтов

Если путешественник последует от благословенных аллахом городов Мавераннагра[1]прямиком через горные хребты Памира, соединяющие Тянь-Шань на севере и Тибет на юге, то он увидит на своем пути загадочное место, расположенное на северо-восточной окраине пустыни Такла-Макан. Это Турфанский оазис.

Обычный путник, изнуренный леденящим горным холодом и слепящим блеском девственных снегов Памира, а затем мучительным зноем, веющим не только с неба, но и от суровых раскаленных камней – единственных обитателей этой жестокой пустыни, навряд ли узнает о ней хоть что-нибудь интересное. Ему не до того.

Перебраться бы побыстрее через эти гиблые места да вступить в пределы великой Срединной империи – вот и все его мечты. Ему нет времени узнать даже название этой страны, которого, впрочем, у нее и не существует.

Китайцы в древности называли ее Сиюй, то есть Западный край, и концом ее считали Луковые горы – Памир и Алтай. У эллинов она называлась Серина, а местные жители в ответ на такой вопрос только недоуменно пожимали плечами. Они знают лишь название своего города и еще нескольких соседних.

Но это не означает, что они вообще ничего не знают. Жестокие зимние морозы, доходящие до сорока градусов, и еще более изнуряющая летняя жара – изрядная помеха для тех, кто хочет учиться.

Но для жаждущих знаний здесь зато имеется нечто иное. Ночью крупные, как китайское голубое блюдце, звезды с точно таким же нежным отливом, а днем – ослепительный блеск снежных вершин побуждают людей постоянно размышлять о высоком, хотя и недостижимом.

Да-а, светловолосые тохары – жители этой диковинной страны, где реки не имеют ни истока, ни устья[2], где даже озера постоянно меняют свои места[3], могли бы рассказать путешественнику немало интересного и поучительного.

Например, о том, как в таких тяжких условиях они ухитряются выращивать самый лучший в мире виноград, дыни, арбузы и абрикосы, как они дважды в году умудряются собирать со своих полей урожай, сколько усилий ими затрачено, чтобы защитить от смертоносных ветров хлопчатник, который сейчас надежно закрыт пирамидальными тополями и шелковичными деревьями.

Оазис в пустыне – само по себе великое и благодатное чудо, а когда он так заботливо ухожен, то чудо превращается в диковинную восточную сказку.

Ну а где сказка, там непременно должны быть не только отважные цари и герои, наподобие Гесера[4], не только справедливые и грозные далха[5], обитающие в небе и в горах, но и злые оборотни-мангусы.

Если ты будешь внимательно слушать, то седобородый старик, польщенный таким искренним интересом, расскажет тебе и про многое другое. Например, про местных и чужих дрегпа[6], про загадочных лу[7], обитающих у водных источников, про синего кузнеца Бала[8], который живет совсем недалеко в горах, в своей пещере. Не забудет он и про злых тхеурангов[9], которые по повелению Пехара[10]время от времени насылают на их благословенные земли то иссушающую засуху, то леденящий душу мороз.

Словом, много чего расскажут местные жители. Но ни один из них никогда, особенно после захода солнца, не упомянет о творце зла Нодджеде, ибо владыка небытия и тьмы не просто суров и не просто несет зло. Он сам и есть это воплощенное зло. Даже яйцо, из которого он вышел, было черного цвета, темнее самой непроглядной ночи.

Безнаказанно поминать его имя может разве что архаг[11]. Но с тех пор, как города и их окрестности заполонили кочевые уйгуры, поклоняющиеся Мани, а также бородатые несториане, исступленно доказывающие, что все боги ложны, кроме одного, распятого на кресте, архаги куда-то исчезли. Может, они и есть, ибо не жить земле без святых людей, но где найти их?

Разве что в Дуньхуане, где молчаливые буддийские монахи денно и нощно сидят в своих пещерных кельях, очищаясь от скверны и отрешаясь от ежедневных забот и суеты этого мира. Но до Дуньхуаня далеко, а тут дом, хозяйство. Ну куда все это оставлять?