— Послушайте, вы зачем перестроились в этот ряд?!

Водитель «Волги» неприязненно посмотрел на нее в зеркало заднего вида, на котором, отвлекая внимание, болталась из стороны в сторону какая-то мягкая игрушка. Кажется, это была свинка.

Форменное мещанство — вешать на лобовое стекло подобные штучки-дрючки. Для нее это было примерно то же самое, что фарфоровые слоники на покрытом ажурной салфеткой комоде времен нэпа. Соня вперила в водительский затылок, поросший редкими русыми волосами, взгляд, полный самой искренней ненависти. Ибо сейчас не было во вселенной другого человека, которого бы она ненавидела сильнее. Кроме, пожалуй, самой себя…

Господи! Если эта пробка немедленно не рассосется, она точно опоздает, и тогда все будет кончено. Соня усилием мысли попыталась заставить окружавшие их автомобили двигаться быстрее. Ее знакомая москвичка, бывая наездами в Новосибирске, говорила, что это не пробки, а так — затрудненное движение. Но для Сони ее слова были в данную минуту слабым утешением. Она снова, уже в десятый или даже в пятнадцатый раз нажала кнопку вызова на сотовом, который не выпускала из рук на протяжении всего пути. Казалось, что телефон раскалился добела и вот-вот взорвется прямо у нее в руках. Она тупо слушала музыку — есть теперь такая фишка, когда вместо скучных гудков звучит мелодия. Но слушать музыку в течение хотя бы полуминуты было не менее оскорбительно, чем гудки.

Андрей не хотел с ней разговаривать. В утешение себе она представила, что он уже сидит в купе, его багаж уложен под нижнюю полку, а мобильный, конечно же, на самом дне толстой дорожной сумки, оттого он и не слышит вызова. «Да нет же, — сказала она себе. — Кто кладет мобильный в такие сумки? Тем более на дно. Тем более мужчина…» Просто он не хочет с ней разговаривать. Вот и все…

Медленно ползущая кавалькада автомобилей достигла перекрестка и, дождавшись нужного сигнала светофора, начали разъезжаться. «Волга» уверенно рванула вперед, но Соне этого было недостаточно.

— Вы можете ехать побыстрее? — затормошила она водителя.

— Слушай, может, у тебя пешком быстрее получится, а? — вспылил тот.

Эта растрепанная нервная баба ему сразу не понравилась. Типичная современная фифа, карьеристка и стерва. Может, даже чья-нибудь начальница. Но он все-таки остановился, когда увидел, что она машет рукой, — деньги-то нужны. И вот теперь она сидит на заднем сиденье его «Волги», морщит холеную рожу от пропитавшего салон крепкого табачного запаха и ерзает так, что, того и гляди, протрет и без того ветхий чехол. У нее был такой вид, будто она сейчас выскочит из машины и побежит впереди автомобиля. Не иначе опаздывает. Ну да, ей ведь надо на вокзал. Он усмехнулся про себя: «Чтоб ты опоздала, зараза!».

Водитель мысленно приготовился к пререканиям, ибо пассажирка была порядком на взводе, и дискуссия в целом обещала быть увлекательной.

— Извините меня, пожалуйста, — смиренно произнесла она, вдруг осознав всю бесперспективность спора с человеком, от которого сейчас зависела ее жизнь.

Вот и умница. Благодаря этим бесхитростным словам она вдруг перестала казаться ему такой уж стервой.

— Да ладно, — примирительно ответил он. — Я же понимаю.

И вдруг услышал, как она всхлипывает. Он снова взглянул в зеркало. Так и есть. Подбородок с ямочкой дрожит, из глаз катятся слезы, кончик носа моментально покраснел, как у алкоголички, мордочка пошла пятнами. Брюнетки почему-то ужасно дурнеют от слез. Вообще-то ему нравились шатенки, но эта тоже ничего — как ни странно, расплакавшись, она вдруг перестала быть стервой и карьеристкой, и теперь была похожа на множество других молодых женщин, милых и беззащитных, переживающих из-за какой-нибудь фигни. Он почувствовал, что в нем проснулся английский джентльмен, дремавший где-то глубоко внутри, и в одно мгновение перестав быть водилой-хамом, мягко произнес:

— Да ладно вам. Что уж так убиваться? Это ведь не последний поезд в вашей жизни…

Соня обреченно кивнула головой.

— Последний, — сказала она.

Она не может гоняться за Андреем Вершининым несколько лет, как Скарлетт за своим капитаном Батлером. Она даже не может сказать себе: «Ах, я подумаю об этом завтра…» Она, Соня Багрицкая, должна сделать это сегодня. Ради себя, ради Андрея, ради своего будущего ребенка… Их с Андреем ребенка.

Это началось полтора года назад, когда Соня в компании подруг отмечала свой день рождения. Она вдруг осознала, что ей тридцать один и что она больше так не может — отмечать дни рождения в компании подруг. Нет, ее девчонки — они, конечно, славные, веселые, но… Странно, еще в прошлом году, когда ей стукнуло тридцать, она могла бесшабашно отрываться по полной: отплясывала в ночном клубе, танцуя и флиртуя со всеми более или менее приличными мужиками, и не думала ни о чем. Ни о том, что ей тридцать, ни о том, что в принципе уже пора бы начать задумываться. Ибо есть над чем.

Все усугубилось в день рождения Маргариты, или Марго, как они называли ее в своей компании. Они не пошли ни в ресторан, ни в клуб, а просто собрались у именинницы дома. Этакий скромный девичник. Марго, правда, наготовила еды, но они мужественно старались держать себя в руках. Это было нелегко, так как все выглядело невероятно аппетитно. Судя по количеству еды, ее вполне могло бы хватить на небольшую свадьбу. А их всего-то было четверо. Вернее, пятеро, если считать Ритулину дочь Глафиру, девицу тринадцати лет, которая периодически выбегала из своей комнаты, хватала что-нибудь со стола и снова исчезала в своей «светелке» трепаться по телефону с какой-нибудь подружкой или играть на компьютере.

Свое имя Глафира ненавидела и потому страдала. Она считала, что из-за него у нее одни проблемы и неприятности.

— Мам, ну почему ты назвала меня Глафирой?! — трагически восклицала она.

— Скажи спасибо, что не Феклой, — отвечала дочери не слишком ласковая Марго.

— Вы с папой хотели назвать меня Феклой?! — чуть ли не в слезах вопила несчастная Глаша, не оценив грубой шутки. — Что плохого я вам сделала?!

Так же как в семидесятые — восьмидесятые годы в каждом классе можно было встретить несколько Татьян, Наташ, Елен, Галин, а также Сергеев, Андреев, Алексеев и Саш, так и теперь родительская фантазия в плане имен для деток не отличалась разнообразием. В классе, где училась я Глафира, было две Дарьи, по три Елизаветы, Екатерины и Ксении и целых пять Анастасий. Мальчики же были сплошь Артемы, Никиты и Данилы. Встречались, правда, и Захары, но уже значительно реже. А вот Глафира была одна, и в силу подросткового максимализма, который уже давал о себе знать, это ее совсем не устраивало. Она чувствовала себя белой вороной, а что может быть хуже в этом возрасте?

Что с ее именем что-то не так, Глафира поняла еще в пять лет, когда они с матерью гостили у тетки Марго во Львове. Фаина Тарасовна почему-то называла свою внучатую племянницу Фирой, и это приводило ребенка в бешенство.