На следующий день он решил, что поедет с Брюнхвальдом и Рене, выберет место под лагерь. Нашли хороший пустырь у реки, чуть выше по течению, чем Лейденице, как раз на дороге к Эвельрату. Там был и к реке доступ, и непролазные заросли для костров вдоль берега, и места для нужников. И мужики, хозяева тех дебрей, были нежадны.

Рене был назначен комендантом лагеря и с тридцатью людьми остался там ставить первые палатки. Окапывать и ставить частокол нужды не было — чай, чужих войск тут не было. На обратном пути пришлось переждать резкий ветер и ледяной дождь, но на молчаливый вопрос капитан-лейтенанта: на кой чёрт городить городулины и строить лагерь за рекой, да ещё хоть и немного, но платить за дурную землю, если своей дурной земли мерить-не перемерить, — он так и не ответил.

Зато на пристани он встретил своего купца-шпиона Гевельдаса, который был ему очень кстати. Они остановились и долго говорили наедине. И Волков никого не подпускал к себе: ни Максимилиана, ни племянника Бруно, хотя тот и ждал своей очереди поговорить.

Затем купец Гевельдас поехал с Волковым к нему домой, где они, позвав умного попа брата Семиона, уселись втроём за стол и стали писать во множестве векселя-расписки на крупные суммы денег за именем кавалера полковника господина фон Эшбахта. Тех расписок было много. Бумаги были разного достоинства, от двадцати талеров славной земли Ребенрее до ста монет. И лишь после этого они звали к себе ждавшего распоряжений капитан-лейтенанта Брюнхвальда, которому Волков всё объяснил:

— Денег я вам, Карл, не дам. Вот расписки и векселя на моё имя, платите ими. Старайтесь платить этими векселями во Фринланде.

— А будут ли купчишки из Фринланда брать ваши векселя?

— Так вы постарайтесь, чтобы брали. Вот и господин негоциант господин Гевельдас тому способствовать будет. И говорите, что до мая все векселя будут погашены или товары возвращены. На то я даю своё рыцарское слово.

— Ясно, — говорил Брюнхвальд. Ему всё равно, он будет делать так, как ему скажет Волков.

За это тот его и ценит.

— Телеги и палатки можете начать покупать, с лошадьми не торопитесь, нет смысла их сейчас покупать и кормить, если понадобятся они лишь к апрелю. Бобы, соль, сало тоже купите. Думаю, если Бертье и его сержанты расстараются, скоро уже начнут приходить в лагерь люди. Их-то кормить придётся. Сильно не торгуйтесь, купчишки жадничать будут, так вы уступайте, авось бумагами платим, а не серебром.

— Но после же всё одно — придётся платить серебром, — заметил капитан-лейтенант.

— Так-то после будет, — беззаботно отвечал кавалер. — Придёт время и, если жив буду, так рассчитаюсь, авось не вор.

Так дело и пошло.

Ни в чем этому его делу препятствий не было. Во Фринланде, Ланне и Малене нашлись люди, готовые воевать. Уже пару лет, как те места империи жили без войны, и добрых людей, что готовы были взяться за железо, было предостаточно. Два опытных офицера так и вовсе из Вильбурга пришли наниматься к нему, у курфюрста Ребенрее работы для себя не сыскав. И старый его знакомец из Ламбрии, Стефано Джентиле, объявился. Он ушёл недалеко на юг, а как услыхал, что кавалер собирает войско, поговорил с корпоралами роты, и они вместе решили вернуться на север. Ещё раз стать под бело-голубое знамя кавалера.

Однако Волков их брать не спешил. Конечно, хорошие арбалетчики всегда нужны, но, во-первых, кавалер хотел довести количество своих стрелков, стрелков с огненным боем, до трёх сотен — всяк свои лучше наёмных, а во-вторых, он хотел уменьшить сумму найма ламбрийцев. Те из спеси своей, гордыни и жадности просили пять талеров на человека в месяц. Меры совсем не знали. Поэтому пока кавалер дозволил ламбрийцам жить в лагере на его харчах, но контракта им не обещал. Говорил, что подумает.

Дел стало у него так много, что уходил он на заре, едва поев, и приезжал к ночи. Много времени отнимали у него купцы. Все, все хотели его личных обещаний, что по векселям его он расплатится.

Он встречался со всеми, никому не отказывал и всем говорил, что обязательно по векселям платить будет. Что до мая расплатится. Клялся в том на Писании. И ему верили. А как не поверить, Божий рыцарь на Святой Книге поклялся. И купчишки везли Карлу Брюнхвальду всё, что нужно. И недели не прошло, как в лагере за рекой раскинулись палатки во множестве. Появились огромные двадцативёдерные чаны над кострами, в которых крепкие повара кипятили воду, варили бобы или горох. Вдоль дорог выстраивались ровные ряды крепких обозных телег. С утра над рекой разносился медный звон, трубачи играли побудку, после били барабаны. И больше трёх сотен уже набранных людей вместе с новыми офицерами и новыми сержантами занимались с утра построениями. Делились на роты, знакомились.

Как-то поутру он спустился вниз, а там весёлый Бертье болтает с Увальнем. Доложил Волкову, что вчера вечером привёл в лагерь ещё тридцать шесть очень хороших людей и пришёл за деньгами для новых контрактов.

Волков денег ему отсчитал, и они сели было завтракать, как вдруг наверху там, где были покои жены, графини и матери Амелии, стали раздаваться крики, началась странная суета. Когда удивлённый кавалер просил Увальня узнать, что там опять происходит, думая, что бабы снова затеяли свару с руганью, так Увальня наверх даже не пустили, монахиня гнала его обратно, сказав, что мужчинам нельзя туда. Тогда кавалер остановил девку-служанку с тазом горячей воды, бежавшую наверх, и требовал от неё сказать, что там происходит, на что та радостно сообщила:

— Графиня протекла, рожать надумала.

Волков и опешил. Ждал, готовился к тому, а тут раз… И всё равно неожиданно вышло. Впрочем, как и обещала мать Амелия, и двух недель с того их разговора не прошло.

Ему поначалу даже есть перехотелось, а Бертье, радостно поедая фасоль в мучной подливе на говяжьем бульоне, уже стал его поздравлять. Волков, сказал ему зло, чтобы не каркал раньше времени. Бертье с ним согласился и, видя, что хозяин сильно волнуется, забрал с собой кусок сырного пирога и ушёл, сказав, что расскажет всем о новости.

А кавалер действительно есть не мог. Когда с ним такое только было? Да никогда, разве что из-за болезни такое приключалось, а тут — ну не лезет в горло кусок, и всё. Хотя самый сильный аппетит у него, как и у всех, кто служил в солдатах, был всегда с утра.

Приказал себе вина нести. Ничего, что утро.

Он так и пил. Сидел и пил вдвоём с Александром, глядя как девки всё носят и носят тазы с горячей водой наверх, да полотенца, да простыни.

— Ну, что там? — спрашивал у них Волков время от времени, вертя пустой уже бокал в руке.

— Рожает, господин, ещё не разродилась, — отвечали девки одно и тоже.

И тут одна из бегавших девок, чуть спустившись с лестницы, перегнулась через перила и крикнула: