— Фамилия Мален не признаёт новорожденного своим родственником и посему поместье графине не полагается. А коли вы желаете оспаривать поместье, так можете подать дело на рассмотрение суда равных. Благородные члены дворянского собрания графства соберутся и решат, кто прав, фамилия фон Мален или фамилия фон Эшбахт. А коли вас и это не устроит, так можете просить справедливости у нашего сеньора. Думаю, что Его Высочество Карл Оттон Четвёртый герцог фон Ребенрее незамедлительно разрешит нашу тяжбу.

Всё это граф говорил спокойно, вежливо и даже, кажется, с участием, но в каждом его слове кавалеру слышалась насмешка. Суд равных, суд сеньора! Да, конечно, он мог обратиться туда, но у Волкова не было ни малейшего шанса на решение в свою пользу, мало того, он ещё мог с любого из этих судов угодить в подвалы к курфюрсту. Да, он мог по своему самовластию послать туда пять десятков солдат, поставить форт, так как замка в поместье не было, назначить своего управляющего и собирать с поместья деньги в свой счёт. Но с юридической точки зрения это ничего бы не решило. Поместье так и входило бы в домен семьи Маленов.

Но первый шаг, который нужно было сделать в длинном пути борьбы за поместье, он сделал. Всё стало ясно. И поэтому, уже не волнуясь за отношения с новым графом, он сказал:

— Суд равных, суд сеньора… Никуда я обращаться не буду. Но всё равно поместье будет принадлежать моей сестре, как и положено по справедливости и по закону.

Вот тут граф уже и не сдержался, он побледнел и произнёс негромко, почти сквозь зубы:

— Не бывать тому.

— Посмотрим, — так же зло ответил ему кавалер и дёрнул поводья.

Графиня после родов стала заметно хорошеть. Видно, купленные платья ей были к лицу.

— Ну, что вам сказал граф? — сразу спросила она кавалера, как только он вернулся домой.

— Сказал, что ребёнок ваш неправедный, — сразу ответил Волков, усаживаясь в кресло.

Даже если это было и так, Брунхильду словно передёрнуло от возмущения. Слышать ей такое не нравилось, не хотелось:

— Неправедный! — воскликнула она. — Кто это говорит? Отцеубийца?

На шум вышла госпожа Ланге, остановилась, вникая в разговор. Волков поморщился:

— Успокоитесь, графиня, вы весь дом переполошили. Разве вы ждали другого их ответа?

— Неправедный, неправедный! — повторяла Брунхильда в ярости.

— Успокойтесь, говорю вам! — настаивал Волков. — Сядьте, выпейте вина. Госпожа Ланге, распорядитесь о вине для меня и для графини.

— Да как же мне успокоиться! — не остывала разъярённая графиня. — Отчего же он так говорит? С чего он взял?

— Он говорит, что граф был стар и уже недееспособен.

— Граф был дееспособен… — закричала Брунхильда. — Хоть и не всегда!

Тут сверху стали спускаться Элеонора Августа и мать Амелия.

— Хорошо, что вы пришли! — воскликнула Брунхильда. Теперь у неё было, кому всё высказывать. — Братец ваш отказался признать моего сына праведным.

— Что? Как? — не понимала сути разговора Элеонора Августа.

— Братец ваш не хочет отдавать мне моё поместье и поэтому утверждает, что рождённый мной ребёнок неправедный, — кричала Брунхильда, аж краснея от негодования. — Неправедный!

— Отчего же он так говорит? — всё ещё пыталась сохранить рамки приличия госпожа фон Эшбахт.

— Отчего? Скажите ей! — продолжала графиня.

— Граф утверждает, что ваш папенька был недееспособным, когда женился на графине, — нехотя произнёс кавалер, который вовсе не хотел всех домашних, и особенно жену, втягивать в эти дрязги.

А вот Брунхильда хотела, и поэтому продолжала кричать Элеоноре Августе, словно это она ставила под сомнение её притязания на поместье:

— Ваш брат откуда знает о брачной состоятельности своего отца? Ниоткуда, он просто не хочет отдавать то, что мне причитается! И это всё затеяла сестрица ваша старшая, вздорная старуха Вильгельмина! Старая сумасшедшая ведьма! Отравительница!

А Волков уже махал рукой монахине, чтобы та уводила госпожу в свои покои. Монахиня взяла жену под руку, да та заартачилась, не пошла:

— Не смейте так говорить о моей семье! — воскликнула Элеонора Августа. — Коли не верят вам, так может ещё и правильно делают!

— Не вам, распутной, судить! — кричала ей в ответ графиня. — Обо мне никто ничего сказать не может, а о ваших похождениях, при живом-то муже, всем известно!

Элеонора Августа сразу зарыдала и тут уже монахине удалось увести её наверх, а она шла и приговаривала:

— Ах за что мне это? Чем я Господа прогневила?

Эти вопросы очень удивили кавалера. При всей этой неприятной ситуации он едва не рассмеялся, такими удивительными и забавными ему в этот раз казались все эти женщины и их крики.

— Уж больно вы злы, — вдруг вступилась за Элеонору Августу госпожа Ланге, она как раз принесла графин с вином и бокалы. Сама принесла, чтобы прислуга не слушала, господские раздоры. — Негоже так на беременную кричать, тем более что она ни в чём не виновата.

— А вам-то кто дал право говорить? — удивлялась Брунхильда. — Уже всякой приблудной бабёнке, которую господин к себе под перину пустил, и тявкать на меня дозволяется?

Брунхильда сидела в конце стола, а Бригитт как раз наливала ей из графина вино и… дёрнула рукой, и несколько капель красного вина так и полетели на недавно купленное, очень красивое платье графини.

Ни Волков, ни тем более Брунхильда ни секунды не сомневались, что госпожа Ланге это сделала специально.

— Ах ты… — только и вымолвила Брунхильда, вскакивая с места и разглядывая пятна на новом платье. — Ах ты, подлость рыжая, ах ты, дочь шлюхи…

Она стала проворно выходить из-за стола. Графиня была чуть выше, значительно сильнее Бригитт и собиралась этим, кажется, воспользоваться, она чуть не рукава узкие на платье засучивала уже.

— Ах ты, шалава рыжая… Пригрелась тут… Прижилась! Девка трактирная…

А Бригитт, кажется, совсем не боялась её. Она раскраснелась от оскорбления и никуда не уходила, не убегала.

— Хватит! Молчать всем! — заорал кавалер и своим рыцарским кулаком ударил по столу. — Хватит! Не угомонитесь, так велю держать вас в амбаре в холодном. Пока не успокоитесь. Устал я уже от ваших склок!

— Господин мой, но разве вы не слышали… — начала госпожа Ланге.

— Я велел молчать! — он снова ударил по столу кулаком. — Молчать!

Госпожа Ланге обиженно поджала губы. Госпожа графиня тоже стояла молча, не отваживались его ослушаться. Вот только надолго ли их послушания хватит?

Он закрыл глаза и стал тереть их рукой, словно прогоняя наваждение.

«Быстрее бы уже на войну. Хоть на какую-нибудь. Там уж спокойнее будет».