* * *

Это нехудожественная книга, основанная на событиях, произошедших с нашей семьей в Сент-Питерсбергской детской больнице штата Флорида. Ни один факт не является вымышленным. Практически вся книга основана на записях, которые мы сделали во время пребывания нашей дочери в отделении интенсивной терапии для новорожденных. Свои записи и воспоминания мы уточняли, опрашивали многочисленных врачей и медсестер, которые ухаживали за нашей дочерью, перечитывали ее медицинскую карту.

Она появилась на свет, балансируя между возможным и реальным, жизнью и смертью, высокомерием и упованием. Ее глаза были плотно закрыты, череп лишь наполовину сформирован, из-за чего ее голова казалась скорее мягкой, чем твердой. Кожа была такой прозрачной, что прямо под ней просматривался трепещущий кулачок ее сердца.

Врачи и медсестры окружали пластиковый инкубатор, прилагая все свои умения, используя все доступные аппараты и работая на пределе человеческих возможностей, чтобы спасти ее. Вскоре мы стали забывать, какой сегодня день и чем мы занимались до того, как очутились здесь: работу, намеченные планы и другую суету, которая до этого казалась нам важной.

Сначала она медленно умирала, затем словно вернулась к жизни, а потом вновь умирала. Постепенно мы поняли, что единственный выход — создать для нее мир за пределами инкубатора. Бесконечными ночами мы пели ей песни о солнце и читали книги, в которых дети умеют летать. Мы рассказывали, как боролись за ее появление в нашей семье, делились с ней моментами, которые угнетали нас и чуть было не сломили. Мы говорили о трудностях и неудачах, связанных с ее рождением.

Нам казалось, что, заинтересовавшись продолжением истории, она останется с нами хотя бы до рассвета.

Я знала об этом, но тем не менее. Когда мне было четырнадцать, подружка отдала мне птенца, которого нашла среди хвои на флоридском пастбище для лошадей, где мы проводили дни напролет.

Его голубоватое тело, напоминавшее пучок веток, было пронизано венами и покрыто пухом, круглая голова раскачивалась на стебельке шеи, а слепые глаза были сомкнуты. Его клювик был раскрыт, будто умолял о помощи.

Птенец был необычным и загадочным. Я защищала от отцовской лопаты новорожденных крысят, лежащих в компостной яме на нашем заднем дворе, и молилась за здоровье семьи енотов, живущих на чердаке. Я растила в гараже бездомных котят, в гостиной — щенков, на заднем крыльце — кроликов. Поэтому, когда мама забирала меня в тот день, я залезла в ее старый «Форд Фалкон» со старой обувной коробкой в руках, полагая, что возражать она не будет. У моих родителей было множество недостатков, но они никогда не ограничивали мою свободу исследовать окружающий мир.

Я заканчивала первый год обучения в старших классах, была неуклюжей и часто оставалась в одиночестве. Что я нашла в этом птенце? В нем не было ничего особенного, но ощущение трепещущего в руках сердца заставило меня принести его в гостиную и устроить в старом треснутом аквариуме, обнаруженном в гараже. Я тщетно пыталась сделать его среду обитания как можно более естественной и даже положила на дно пару веточек магнолии.

Возможно, кому-то интересно, в чем был смысл всего этого. Даже если бы я спасла его, он не смог бы жить ни у нас в доме, подобно попугаю, ни в дикой природе. Однако все эти проблемы казались мне слишком далекими. Я размачивала в воде корм для куриц и кормила его из шприца каждые два часа. Пища проскальзывала ему в глотку с приятным булькающим звуком.

Была ли я сама цивилизована, если постоянно врезалась в невидимые границы, познавая мир? Я чувствовала себя беспомощной в школьных коридорах: из-за своих слишком крупных зубов, непослушных волос и отца, который отрубил голову крысятам из компостной ямы, застрелил енотов с чердака из «Ремингтона» двенадцатого калибра, продал щенков, раздал кроликов и утопил котят в пруду.

Крошечная жизнь этого птенца, что бы из него в итоге ни выросло, была в моих руках. Я решила защищать его настолько долго, насколько это возможно. На следующий день глазки птенца раскрылись. Первым, что он увидел, была я, наблюдавшая за ним через стекло.

Птенец подрастал быстро. Он оперился и постепенно превратился в яркую чирикающую голубую сойку. Он жил в моей спальне, подальше от основной жилой части дома. В качестве насеста он выбрал потолочный вентилятор, и я каждый день стелила на пол газету «Сент-Питерсберг таймс», чтобы на нее падали испражнения. Каждое утро он садился на мой подбородок и стучал клювом по носу. Вставай. Вставай. Вставай. Он пил колу с ободка жестяной банки, клевал семена и остатки моего ужина, который я часто съедала в своей комнате в одиночестве. Ему нравилось садиться мне на плечо или голову, цепляясь своими динозаврообразными лапками. Иногда он катался на спине нашего мопса Ринклса, который ни психически, ни физически был не в силах сопротивляться. Я выпускала его на улицу, но он всегда возвращался на мое плечо. Я надеялась, что незнакомцы, увидев нас, решат, что я обладаю магической силой. Мне и правда так казалось.

В конце концов мама сказала, что мне нужно его отпустить. Он часто настигал меня по дороге в школу или обратно. Через несколько недель, однажды вернувшись домой, я обнаружила его мертвым на заднем крыльце. Мне кажется, я сломала его жизнь, его сущность, сама о том не подозревая. Ему было некуда лететь, негде приземлиться.

Я выросла. У меня были собаки и лошади. От меня пахло сеном и грязью. Я воображала, что однажды у меня будет ферма, где будет место для всех диких и брошенных животных. И что у меня обязательно будет дочь, хотя я никогда не нянчила детей и не играла в куклы.

Она, смелая и бойкая, будет ходить с котенком под мышкой. Она будет лазать по деревьям и петь песни.