Я поцеловала его, чтобы заставить замолчать и забыть обо всех предыдущих или настоящих конкурирующих со мной женщинах, а также его сути, которая боялась начать все сначала. Я поцеловала его, словно говоря: «Если ты никогда этого не сделаешь, то будешь жалеть весь остаток своей долгой статичной жизни».

«Почему я?» — спросил он через несколько часов. Его рубашка была смята, а волосы растрепаны. Ничто не помогало ему побороть неуверенность в себе. Он, несомненно, был пьян от любви, но растерян.

Я продумала свой ответ. Он интересовался миром, его историей, богатством, его силами и противодействующими силами. Казалось, что вся сумасшедшая красота земного шара отражалась в нем, а когда я была рядом, и во мне.

Как-то днем я ехала на машине домой и поняла, что мне срочно нужно в туалет. Уверенная в том, что найду внутри чистую уборную, припарковалась у Вашингтонского кафедрального собора. Я прошлась по зданию — величие этого памятника не входит в границы понимания человека. Свет полуденного солнца струился сквозь витражные окна. Начиналась служба, и я решила остаться.

Я поставила свечку, подумав о том, как мир вращается вокруг Тома, наполняя его природными силами. Я надеялась, что внутри у него что-то екнет.

Через несколько месяцев я переехала во Флориду и начала работать. Том звонил ночами. Я ждала этих звонков.

«Ты похожа на огромный неизведанный континент, — однажды сказал он, — и я мог бы бродить по нему вечно».

Он уделял мне внимание, слушал, помнил, что я ему говорила, и старался обдумывать мои слова. С ним я стала лучше понимать себя. Все, что имело для меня значение: любовь, литература, воспитание детей, — он пылко со мной обсуждал. Том был лучшим из тех, кого я знала.

Он утверждал, что любит меня, и сказал, что расстанется со своей подругой, но не сделал этого. Он не хотел причинять ей боль. Ему нужно было время, чтобы «все осознать».

«Я слишком много думаю», — говорил он мне.

«Я не могу разорваться».

«Я решил дать себе немного времени».

Недели сменялись месяцами, а месяцы — годами. Я писала о нападении петуха, о гонках на мусоровозах и о мужчине, который двадцать шесть лет провел в камере смертников. Меня дважды повышали, и я получила работу своей мечты. Мой новый босс Майк Уилсон, один из ближайших друзей Тома, вскоре стал и моим другом. Из маленького кабинета с окном я наблюдала за Томом.

Я купила дом с четырьмя спальнями и разделила его с бойким и эмоциональным веймаранером по кличке Хаклберри. Дом был слишком большим и оттого пустым, и я чувствовала себя еще более одинокой.

Все свободное время я проводила, обустраивая свое гнездышко: счищала краску, ставила забор, выращивала стрелицию. Я заменила дверные ручки, петли, наружную облицовку, плинтусы, люстры, вентиляторы, повесила качели на ветку большого живого дуба.

Я выкармливала щенков, помогая местной организации по защите животных. То, что однажды побудило меня попытаться спасти голубую сойку, вышло наружу. На сегодняшний день я вырастила сотни щенков для четырех разных приютов из трех городов. Моя мама, жившая неподалеку, кормила их из бутылочек, разговаривала с ними и качала на руках, как пушистых внуков.

Том появлялся в моей жизни и исчезал. Он купил тесный блочный дом, который я терпеть не могла. Мне казалось, что это явный знак нашей несовместимости. Пока Том колебался, я встречалась с другими хорошими мужчинами, которые были свободны, уверены в себе, привлекательны, любили собак и хотели детей. Однако в итоге я переставала отвечать на их звонки.

Рик, мой первый парень, однажды сказал мне прямо: «Знаешь, за кого ты должна выйти замуж? За Тома Френча».

«Ага, — ответила я, — этот парень — настоящая катастрофа».

Тем не менее я желала только Тома. Я просто не могла заставить себя желать кого-то другого. Я отказывалась верить в то, что его напуганная и растерянная сущность, которая открылась мне, реальна. Внутри скорлупы был парень, который не просто любил Спрингстина[1], а семьдесят раз ходил на его концерты, всегда стоял в первом ряду и громко подпевал. Он не мог просто сочинить рассказ, ему нужно было потратить пять лет на роман из девяти частей. В действительно важные вещи он вкладывал все свои силы. Он ничего не делает наполовину. Даже в пятнадцать лет я это знала.

Я упрямо верила, как и многие другие женщины, что помогу Тому открыть его лучшие качества. Я хотела вытащить наружу человека, которым он мог бы быть, не сбей меня с толку его возраст и развод. Мне хотелось, чтобы мои дети общались со мной так же, как с Томом его сыновья, чтобы мои дети тоже любили Шекспира и «Южный парк». Мне хотелось видеть, как растут Нэт и Сэм. Они были одними из лучших людей, кого я знала: щедрыми, веселыми и забавными.

И в этом его заслуга.

Я видела, как Том пел с сыновьями, когда загружал посудомоечную машину тарелками, не ополоснув их. Он не обращал внимания на недоскошенные участки газона. Он скупил билеты на первые три ряда, когда его дети играли в «Уринтауне»[2]. Они спорили по поводу сюжета «Звездного крейсера „Галактика“». На кухне всегда пахло беконом, а ноги прилипали к полу. Все это слилось в большой беспорядок, который и был моей жизнью.

Однажды вечером после работы я, не думая, свернула в его район. Улица была круговой, и я бродила по ней какое-то время, пока вдруг не очутилась у знакомого дома. Был декабрь, занавески были подняты, и из окон струился теплый свет. Нэт и Сэм сидели за обеденным столом, а Том и его девушка устраивались рядом с ними.

Я ненавидела себя. Я потеряла так много времени. То Рождество я провела с родителями. Мама с утра работала, и когда я проснулась, дом был пустым.

Внезапно Том охладел к идее иметь еще детей. У него на это был миллион причин, ни одна из которых не была веской. Сначала я не обращала на это внимания, веря, что все изменится, но Том прятался от меня за невидимым щитом.

Он составлял для меня музыкальные плей-листы, как мне казалось, полные обещаний, и я подпевала этим песням, ища в них смысл. Однако через какое-то время я поняла, что эти песни предназначались и другим женщинам. Он часами разговаривал по телефону неизвестно с кем. Я все время спрашивала, что это за женщина, и он всегда лгал.