Влад Порошин

Тафгай 5

Глава 1

В здании на Мясницкой улице, где располагался Главпочтамт Москвы, семнадцатилетний раздолбай Семён Ганечкин работал почтальоном всего несколько месяцев. Как только вступительные экзамены в пединститут им были безбожно завалены, так сразу же родной фатер, обозвав отрока балбесиной, и пристроил к этому общественно полезному делу. «Нечего на шее сидеть, пора вставать на ноги, — проворчал тогда отец и добавил, — надеюсь мне, заслуженному работнику связи Латвийской ССР, краснеть на этот раз за тебя не придётся». И хоть отцу несколько раз всё же пришлось покраснеть за сына, но Ганечкин постепенно приноровился к беспокойному ритму работы советской почты и даже один раз был отмечен торжественным рукопожатием своего строгого начальства.

В перечень служебных обязанностей Семёна входили самые разнообразные функции. Иногда его ставили на сортировку писем, иногда он вместе с водителем доставлял особо важную корреспонденцию в правительственные организации, а иногда просто бегал с толстой сумкой на ремне по квартирам обычных москвичей. Юного почтальона, когда он сортировал послания со всех уголков огромной страны, всегда забавляли несколько категорий адресатов. Например: вышел 13-го декабря 1971 года в кинотеатрах фильм «Джентльмены удачи», и на почту полетел целый вал писем от поклонниц для Евгения Леонова, для Олега Видова, для Савелия Крамарова, и конечно от поклонников для Натальи Фатеевой. А примерно через две или три недели эта корреспонденция сходила на нет. Или, к примеру, напишут в «Известиях» острою статью и опять на несколько дней вал писем уже для газеты. Был и ещё один адресат, в который послания шли постоянным бойким ручейком — это Кремль, лично и срочно в ЦК. Авторы писали товарищу Брежневу, Суслову, Андропову и другим, как правильно управлять государством, как жизнь в стране сделать лучше и веселее. Естественно такие людские советы хоть и доставлялись за кремлёвскую стену, но оставались без ответов.

Но несколько дней назад, 1 марта 1972 года, на Главпочтамт обрушился настоящий шторм необычных гневных писем и телеграмм, в которых десятки тысяч человек требовали вернуть в сборную СССР по хоккею старшего тренера Боброва и центрального нападающего Тафгаева. На что директор московской почты долго матерился и обвинял Спорткомитет в халатности. Дескать они напортачат, а нам потом всё это дело в прямом смысле слова разгребать, и немного подостыв, назначил ответственного за разгребание гневных посланий юного почтальона Ганечкина.

— Собирай это всё, едрить ятить, в мешки! — Скомандовал директор. — Возьмёшь машину, едрить ятить, и вези их на Лужнецкую набережную в Спорткомитет, едрить ятить! Пусть сами всё это теперь перечитывают и разбираются кто прав, а кто виноват, что народ в стране не на шутку разволновался! Комбинаторы хреновы. То с тренерами футбольной сборной чехарда, то теперь с хоккейной сборной маскарад! Чем они там вообще соображают, каким местом?! Понял меня? — Спросил директор Семёна.

— Так точно, — козырнул Ганечкин, который вспыльчивый, но отходчивый характер своего шефа раскусил давно.

Четыре дня подряд он возил мешки писем и телеграмм на проходную здания, где располагался Спорткомитет. В первый день над почтальоном посмеивались, на второй уже смотрели настороженно, а на третий Семён почувствовал растущую к нему враждебность. И сегодня утром 4 марта один более крупный и высокий охранник, демонстрационно закрыв вертушку, сквозь зубы процедил:

— Пускать не велено. Вези свои мешки туда, где взял.

— Права не имеете распоряжаться, — пискнул паренёк, подтаскивая к проходной третий мешок.

— Поговори ещё, — прорычал крепкий мужчина в милицейской форме. — На пятнадцать суток захотелось? Могу устроить.

— Если не возьмёте корреспонденцию, то я сейчас же отвезу её в Кремль, — неожиданно для себя произнёс Ганечкин, так как наглость и напористость его юной натуре были совсем не свойственны.

Охранники переглянулись, пошептались и, наконец, милиционер, который был чуть ниже по росту своего напарника, но старше по званию, принял не лёгкое решение:

— Если всё по закону, то оставляй мешки здесь. Что пишут-то? Требуют вернуть Боброва и Тафгаева в сборную?

— Аха, — смахнул пот со лба Семён. — Некоторые грозятся сорвать выполнение квартального плана.

— Кстати правильно, — хмыкнул милиционер более крупных размеров. — Приз «Известий» Бобёр взял. Олимпиаду — взял. И чемпионом горьковское «Торпедо» станет ни сегодня, так завтра. За что его погнали? За аморалку? Неужели человек не имеет права после золота Олимпиады выпить под хорошую закуску? Давай, я эти мешки сейчас сам на второй этаж отнесу.

* * *

Звенит в ушах лихая музыка атаки,

Точней отдай на клюшку пас, сильней ударь.

И всё в порядке, если только на площадке

Великолепная пятёрка и вратарь…

Именно такой лихой музыкой атаки встретил Воскресенский «Химик» моё горьковское «Торпедо» в субботу 4 марта 1972 года в маленьком четырёхтысячном дворце спорта. И пока на льду шла раскатка хоккеистов перед стартовым вбрасыванием, я спокойно занял первое понравившееся место точно над скамейкой запасных своей команды. Не знаю почему, но воскресенцы большого интереса к сегодняшнему хоккею не проявили, поэтому трибуны были заполнены максимум на четверть. И если бы не фанаты из Горького в количестве тридцати человек, которые сейчас одетые в наши оранжевые хоккейные свитера громко били в барабан, на матче царила бы грусть-тоска.

А между тем сегодняшняя игра была наиважнейшей, так как из турнирной таблицы следовало, что в случае победы, мы досрочно становились чемпионами СССР. И такой результат для простой периферийной команды был поистине фантастическим. Но СМИ, получив ценные указания сверху, отнеслись к неординарному событию без должного профессионального рвения, а проще говоря, на хоккей «забили болт». Вообще, после прошедшего 29 февраля заседания Федерации хоккея многое изменилось в медийном пространстве. Кто-то всесильный, дав отмашку и сказав команду «фас», спустил на нашего главного тренера Всеволода Боброва и меня, центрального нападающего Ивана Тафгаева, всех самых мерзких шавок отечественной прессы. Разом вышло в свет несколько гадких фельетонов, где, не называя имен, высмеивали нелепый бунтарский дух и либерализм, которым пропиталась сборная СССР по хоккею. А так же читателей порадовали парочкой разоблачительных статей. В них уже упор делался на пьянство хоккеистов и спекуляцию ими же заграничными шмотками. Даже в журнале «Крокодил» изобразили гориллоподобного хоккеиста с сигареткой во рту и моим «одухотворённым» лицом и подписали:

Стенька Разин от хоккея,

Поутру намылив шею,

Позабыв про дисциплину,

Вместо важной тренировки

Резво мчится к магазину.

Естественно этот нарисованный хоккеист в руках держал не клюшку и коньки, а две авоськи, одну с бутылками, и другую с дефицитными деликатесами.

Лично