в провокационные супермини платья, которые подчёркивали все достоинства их далеко не анорексичных фигур, поэтому шеи посворачивали, оторвавшись от пива, многие мужчины в зале. «Есть за что подержаться», — подумал я.

— Иван, идём говорить, — подёргал меня за рукав пиджака, хитро прищурившись, Томас Гюнтре. — Михалыч звать.

— Я смотрю у вас, коммерсантов, нет покоя ни ночью, ни днём, ни утром и ни вечером, — пробубнил я и пошагал за баварским дельцом к самому дальнему столику в зале ресторана, где уже сидел кроме старшего тренера и наш «переводчик с чамикуро» Виктор Алексеевич.

В результате короткой беседы я понял, что Гюнтер предлагает послезавтра 13 марта сыграть ещё три коммерческих матча в Бад-Наухайме, это федеральная земля Гессен, в Дюссельдорфе, в столице Северного Рейна-Вестфалии, и в его пригороде Крефельде. Цена вопроса — те же тысяча двести пятьдесят долларов на человека.

— Надо играть, — уверенно произнёс Всеволод Бобров. — Иначе от безделья они от пива перейдут на более крепкие напитки. Или ещё хуже, по бабам побегут. — Старший тренер кивнул на ветеранов горьковской команды, которые уже отплясывали под народные зажигательные мотивы с Урсулой Ротбауэр и её подругами.

— Всеволод Михалыч, я тебя, конечно, уважаю, но нам и эту тысячу с лишним долларов проблематично будет перевезти в СССР, — возразил переводчик Виктор Алексеевич. — А теперь у каждого на руках окажется по две с половиной тысячи. Деньги на целую кооперативную квартиру в Москве.

— Есть у меня одна идея, — пробормотал я. — Когда у нас назначена встреча с мэром Мюнхена, с товарищем Фогелем?

— 15 марта после товарищеской игры в Ландсхуте, будет небольшой фуршет в мэрии Мюнхена, — ответил переводчик, сверля меня острым взглядом работника КГБ. — Ты на что намекаешь?

«На что, царская морда, намекаешь? — усмехнулся я про себя. — А намекаю я товарищ из комитета на летнюю мюнхенскую Олимпиаду, которая стартует в конце августа этого года. Есть мне, что интересное рассказать товарищу Хансу-Йохану Фогелю».

— Тогда 13-го едем в Дюссельдорф, бить носы и забрасывать шайбы, а по приезде в гостинице устроим партийное собрание и там я сделаю такое предложение, которое устроит всех. — Ответил я комитетчику уже вслух.

— Я не понимать? — Пискнул баварский коммерсант. — Мы ехать или мы — банкир?

— Ты, наверное, Томас хотел сказать банкрот? — Улыбнулся я. — Йа, шпилен унд гелд машен. Будем играть и золото ковать.

— Окей, Томас, готовь гульдены! — Довольный сделкой Бобров похлопал Гюнтера по плечу.

— Окей, — облегчённо выдохнул баварец, который, наверное, уже много чего кое-кому наобещал. Не походил он на немного ленивого и изнеженного большими доходами бюргера. Скорее всего, Томас Гюнтер всю свою жизнь вертелся и крутился, чтобы иметь свой уютный домик где-то под Мюнхеном.

— Виктор Алексеевич, — я обратился к переводчику, когда все организационные вопросы с поездкой на Рейн были окончательно решены. — Намекните нашим некоторым хоккеистам, что если они сейчас не прекратят хлестать пиво и щупать немецких женщин, то у них буду большие проблемы в союзе. Во-первых, изымут доллары на таможне, а во-вторых, запретят выезд из страны до 1990 года.

— Ладно, мне тоже это безобразие надоело, — пробормотал сотрудник комитета. — Теряешь авторитет, Тафгай.

— Просто «хариусы ломать» не охота. — Я поискал глазами молодёжную часть торпедовского коллектива, которая культурно попивала кофе и поедала жареные колбаски. — Нам ещё чемпионат вместе выигрывать. — Сказал я, чувствуя, как мой рот наполняется слюной из-за запаха поджаренных свиных баварских колбасок.

Однако угрозы нашего переводчика на разгулявшуюся часть команды подействовали не сильно, поэтому спустя полчаса пришлось вмешаться самому Всеволоду Боброву, который буквально приказал расходиться по гостиничным номерам. Я тоже расшалившуюся молодёжь культурно попросил подниматься из-за столов, так как ресторанная жизнь в буржуазной западной Германии заканчивалась далеко за полночь, и в принципе ничего интересного в ней не было.

— Что, на пьяных мужчин и подвыпивших женщин в СССР не нагляделись? — Пробурчал я, отвешивая легкие шутливые подзатыльники Александрову, Скворцову, Ковину и прочим молодым хоккеистам «Торпедо». — Запомните, руссо туристо — облико коммунисто!

— Чё? — Переспросил Коля Свистухин, который усиленно делал вид, что трезв как стёклышко, при этом сильно покачивался и засовывал чайную ложку в нагрудный карман пиджака.

— Я говорю, чти кодекс строителя коммунизма, высоко держи знамя советская хоккея! Шнель в кровать бай-бай! — Я подтолкнул форварда на выход из увеселительного заведения.

Но Свистухин упёрся как баран, ухватившись за тяжёлый дубовый стол.

— Урсула, девочки! Майне либе! Я сейчас вернусь и провожу всех домой! — Выкрикнул он, после чего покачнулся и повалился вниз на пол.

— «Малыш», Скворец, Кова, уноси готовенького, — усмехнулся я. — Видать, разбавил пиво чем-то крепким. Пойду наших немецких фройляйн провожу. Не хватало ещё вляпаться в криминальную историю. Где этот Гюнтер? Смылся уже! Тьфу, блин.

«Закон подлости, кто не пьёт, тот потом все проблемы разгребает», — зло думал я, ведя под руки двух подружек Урсулы, которая либо пила меньше всех, либо имела крепкий иммунитет к алкоголю, поэтому резво цокала каблучками по мостовой немного впереди нашей троицы.

— Далеко ещё? Можно же было вызвать такси? — В третий раз спросил я.

— Я жить тут два шага, — засмеялась переводчица, хотя тащились мы по узким кривым улочкам уже почти километр. — Вот мой дом. Заносить сюда.

Женщина открыла ключом подъезд в аккуратном старинном домике и придержала дверь, чтобы можно было завести её совсем не маленьких подружек. Хорошо, хоть они сами перебирали ногами и немного понимали что человек, то есть я, можно сказать надрывается.

— Женский алкоголизм не излечим, — пробурчал я. — Куда поднимать? На какой этаж? Дальше второго не понесу!

— На второй поднимать, — вновь засмеялась переводчица. — А ты, Иван, не хотеть остаться?

— В каком смысле? — Я смахнул пот со лба. — Спать вас, что ли ещё нужно уложить? Сказку на ночь прочитать? Или ещё чего другого захотелось?

— Остаться жить тут в Бавария? — Совершенно серьезно спросила Урсула. — Играть тут в хоккей. Зарабатывать много денег. Ты же видеть как мы хорошо живём. Дом купишь себе. Женишься. Бавария самый богатый земля Германия. Отсюда в любой страна мира можно свободно путешествовать. Здесь свобода.

— Везде хорошо, где нас нет, — пробормотал я. — Но у меня в Союзе много неотложных дел. Чемпионат страны, чемпионат мира, Суперсерия, я ещё долго хочу поиграть и много чего выиграть. И потом у меня на Родине друзья. Если только осесть здесь к годам к пятидесяти, так до них ещё дожить надо. Спокойно барышни! — Гаркнул я немецким фройляйн, которые решили сесть на ступеньки прямо здесь в подъезде, подумав, наверно, что мы уже пришли. — Последний рывок! Подъём! Последний шаг он трудный самый!

«Ну, ты и дубина, ну ты и дурак, — замычал